Екатерина Мишаненкова - Любовь Орлова

Замужество сестры изменило и жизнь Любы. Теперь она уже не могла возить молоко, одной это было делать трудно, но зато ей было где жить в Москве – дом у Веселовых был большой. А значит, пришло время сделать шаг, о котором в их семье думали уже давно, – поступить в консерваторию. Ее намерение стать пианисткой, казавшееся до революции таким вызывающим, теперь воспринималось как отличная идея. Это хорошая специальность для женщины – чистенькая, надежная, позволяющая общаться с приличными людьми, а главное – кусок хлеба на черный день с ней обеспечен. Хороший музыкант может играть на концертах, давать уроки, аккомпанировать певцам, ну или в крайнем случае играть в ресторанах и кино (фильмы ведь в то время были еще немые и сопровождались музыкой).

Так что в 1919 году Любовь Орлова поступила в Московскую консерваторию по классу фортепьяно, где стала ученицей профессора Карла Августовича Киппа – известного педагога, который преподавал там в течение десяти лет. В консерватории она была на хорошем счету, учеба давалась ей легко, поэтому хватало времени еще и на подработку. Естественно, аккомпаниаторшей студентку никто бы не взял, а в ресторан Люба и сама бы не пошла, так можно было и из консерватории вылететь. Поэтому она остановилась на работе тапера в кинотеатре, или, как это тогда называли: «иллюстратора фильма». Кстати, играли таперы вовсе не то, что им в голову придет, существовала специальная инструкция, где точно указывалось, какими мелодиями следует сопровождать погоню или любовную сцену. Если на экране происходят драки или погони, следовало играть фокстроты и румбы. Если же герои объясняются в любви, их чувства должны были сопровождать вальсы, бостоны. В некоторых, особенно страстных, случаях разрешались жгучие танго. Ну а когда герои болели и тем более умирали, от тапера требовалась минорная музыка.

Сначала Люба подрабатывала в кинотеатре в Воскресенске, куда приезжала к родителям, а потом рискнула устроиться в московский кинотеатр «Унион» на Большой Никитской, неподалеку от консерватории. Конечно, там был риск попасться на глаза преподавателям, но к тому времени она уже знала, что они закрывают глаза на подобные студенческие подработки, понимая, что молодым людям надо на что-то жить.

Впрочем, консерваторию Любовь Орлова не закончила. Несмотря на то что она много работала, плата за обучение была для нее слишком высокой. К тому же она пришла к выводу, что профессиональной пианисткой не станет, а для подработки ее уровня уже хватало за глаза. Но вскоре она опять взялась за учебу, причем опять выбрав артистическую профессию – поступила на хореографическое отделение Московского театрального техникума имени А. В. Луначарского. Его она тоже не закончила, но зато приобрела гибкость, научилась современным танцам и сбросила несколько килограммов. К тому же благодаря этой учебе она получила еще одну возможность дополнительного заработка, очень пригодившуюся в годы НЭПа, – она подрабатывала учительницей танцев.

До 1919 года я училась в Московской консерватории по классу рояля… И родители были немало разочарованы, когда выяснилось, что постигнутое мной искусство дало мне не шумный успех, не признание и славу, а всего лишь скромную возможность сопровождать во время сеансов игрой на рояле кинокартины.

Иллюстрация кинокартин была первой моей работой в кино. Она давала мне материальную возможность учиться драматическому искусству у режиссера МХАТа Е. С. Телешевой и в балетном техникуме имени А. В. Луначарского. А учиться мне было необходимо: к этому времени я уже начала мечтать о будущем актрисы, о том, чтобы сочетать на сцене театра искусство актера с искусством пения.

Этим моим запросам отвечал, как мне казалось, лишь один театр – театр, которым руководил В. И. Немирович-Данченко, всерьез пытавшийся разрешить проблему поющего актера. Понятно, что я всеми силами стремилась попасть в труппу этого театра, и наконец в 1926 году мне это удалось: меня приняли хористкой.

В актрисы меня вывела театральная учительница К. И. Котлубай. Терпеливо и настойчиво она учила меня необходимым для актера целеустремленности, дисциплине и трудолюбию. Она учила работать не ради легкого и быстрого успеха, а ради глубокого раскрытия сценического образа, учила ставить общее – успех всего спектакля – выше тщеславного желания обратить на себя внимание публики.

В театральном техникуме Люба обучалась в классе пластического искусства Веры Майя, а в свободное время еще и ходила учиться драматическому искусству у прекрасной актрисы Елизаветы Сергеевны Телешевой, которая в то время играла в спектаклях Второй студии МХТ и самого Художественного театра. Телешева была ярой поклонницей системы Станиславского, так что можно сказать, Любе Орловой сильно повезло – она училась не просто у хорошей актрисы, но и у человека, обучавшего по самой современной методике, востребованной в большинстве театров.

Музыка, хореография, драматическое искусство… Наверное, лишним будет говорить, что никто из друзей и родных Любы Орловой не удивился, когда в 1926 году после череды разных подработок ее наконец приняли на постоянную работу в Музыкальный театр имени Вл. И. Немировича-Данченко. Конечно, пока не актрисой, а всего лишь хористкой. Но все было еще впереди.

В двадцатые годы центр тяжести музыкальной жизни сместился в молодые оперные театры, смело отходившие от затвердевших канонов, от всего отжитого, пропахшего нафталином. Для постановщиков и художников появились возможности экспериментировать. Режиссеры прививали певцам актерскую культуру, чем раньше в театрах занимались ничтожно мало.

Особенно постарались для реформы оперного театра Станиславский и Немирович-Данченко. В своих работах они шли разными путями. Константин Сергеевич делал упор на воспитание актеров-певцов, то есть певцов, владеющих навыками драматических артистов. Немировича-Данченко в первую очередь интересовали новые формы спектакля в целом. Порой его начинания носили оттенок эпатажности. Спектакли Музыкальной студии считались новаторскими, мастерство труппы крепло от премьеры к премьере. Если первые постановки – «Дочь Анго», «Перикола», «Лизистрата» – больше тяготели к привычной оперетте, то очередная премьера, «Кармен», выглядела стопроцентной оперой. Тем не менее новая постановка была столь необычна, что произвела подлинный фурор.

Шумиха вокруг этой работы Музыкальной студии усугублялась тем, что почти в это же время «Кармен» была поставлена и в Большом театре. Немирович-Данченко при каждом удобном случае подчеркивал, что в его студии идет не «Кармен», а «Карменсита и солдат». Да, музыка по-прежнему Бизе, однако произведение, по сути, другое. Достаточно сказать, что такого персонажа, как антагонистка Кармен Микаэла, среди действующих лиц не существовало вообще. А вместо хрестоматийного лейтмотива Эскамильо «Тореадор, смелее в бой!» звучало фатальное «Все на земле лишь игра, игра, игра…». Владимир Иванович смешал партитуры, сократил либретто, поменял местами некоторые музыкальные номера. Одним словом, впервые сделал все то, чем нынешние режиссеры занимаются сплошь и рядом. Тогда же это было в новинку, выглядело не комильфо.