Милош Кратохвил - Ян Гус

Вражда между патрициатом и остальным населением в Праге усиливалась еще и тем, что старые патрицианские роды были большей частью немецкими, в то время как беднейшие слои населения, ремесленники и позднейшие пришельцы, заселившие, например, все Новое Место, были чешскими. Так к социальным противоречиям добавлялись национальные.

Гораздо многочисленнее патрициата были менее состоятельные мелкие бюргеры, занимавшиеся по большей части ремеслом. И так как цеховой устав[13] удерживал производство в застывших рамках, представители этого слоя не могли надеяться быстро разбогатеть, как крупные купцы из патрициев, и подняться до высшего класса.

Полноправными горожанами считались все домовладельцы вместе с их семьями. Во всех пражских городах насчитывалось тогда до трех тысяч домов, из этого числа нужно, однако, вычесть дома дворян и патрициев, чтобы установить количество остальных «оседлых» горожан.

Но на этом еще не кончалось расслоение пражского населения. Гораздо более многочисленную группу составляли те, у кого не было ни собственных домов, ни мастерских, у кого были только руки, чтобы заработать на жизнь.

Этот довольно разнородный слой населения и составлял городскую бедноту. К ней принадлежали по денщики и, как мы сказали бы сегодня, неквалифицированные, подсобные рабочие, ремесленные подмастерья, которые из-за недостатка денег или по другим причинам не могли стать самостоятельными мастерами; обедневшие ремесленники, лишившиеся мастерской, и так далее — вплоть до безработных и просто нищих. Те же из них, кто имел работу, не мог надеяться на постоянный заработок. Их нанимали временно для выполнения определенной работы, и для них периоды занятости часто сменялись вынужденным бездельем, а следовательно, и голодом.

Оплата труда была очень низкой. Подмастерья, обученные какому-нибудь ремеслу, зарабатывали в среднем два гроша в день, неквалифицированные рабочие, поденщики — один грош. Питание же одного человека в день стоило примерно два гроша. Поэтому поденщики большей частью питались одним хлебом. Где же им было взять денег на одежду? О расходах на жилье уже нечего было и говорить. И к этому еще по большей части прибавлялась необходимость кормить семью, детей. При таких обстоятельствах было исключено, чтобы кто-либо трудом мог улучшить свое положение. Ухудшить же его было очень просто — стоило в течение некоторого времени пробыть без работы или лишиться, к примеру, своего рабочего инструмента. Если, допустим, плотник лишался своего топора, стоившего два с половиной гроша, ему никогда уже на него не заработать, так как без топора он мог исполнять только поденную работу, платы за которую едва хватало на самое жалкое существование.

Так постоянно возрастало число бедняков, в особенности когда в Прагу потянулась деревенская беднота в напрасной надежде, что в городе все же легче прокормиться. Толпы безработных бродили по пражским улицам от одной стройки к другой, жадно подстерегая даже самый малый и самый недолговременный заработок. Большой избыток дешевой рабочей силы позволял работодателям всячески эксплуатировать труд людей, причем одним из главных эксплуататоров, чье корыстолюбие не останавливалось даже перед страшной нищетой бедняков, была опять-таки церковь. Плата за крещение, похороны, исповедь имела твердые границы, во всяком случае нижние, и такса за эти «христианские обряды» колебалась от трех до шести грошей. Никто, однако, не решался экономить на этих расходах, ибо для верующих ужасной казалась мысль о том, что их покойник будет погребен без последнего помазания и окропления святой водой и, следовательно, попадет в ад.

Правовое состояние бедняка ставило его в очень невыгодное положение. О каком-либо равенстве перед законом не могло быть и речи. Совершенно различные наказания были для богатых, которые большей частью могли откупиться денежным штрафом хотя бы и за убийство, и для бедняков, которым даже за воровство, совершенное с голоду, грозило отсечение руки или другое жестокое телесное наказание. Процессуальные правила предписывали также, что свидетели, приглашенные в городской суд для защиты обвиняемого, должны владеть имуществом стоимостью не менее двадцати коп грошей [14], что составляло цену хорошего пражского дома. Где же мог бедняк взять такого свидетеля? К тому же судебное дело было заранее проиграно, если одна из сторон не могла нанять адвоката, который следил бы за точным исполнением всех весьма сложных процессуальных формальностей и порядков судопроизводства. Достаточно было, к примеру, неправильно поднять пальцы во время присяги или ошибиться при произнесении — какой-либо положенной формулы, чтобы проиграть процесс, Адвокат же стоил очень дорого и, следовательно, был недоступен для бедняка, который подавал в суд или привлекался к суду.

С горькой иронией рисует народная песня того времени положение пражской бедноты:

В лачуги к нам грозят ворваться, стучатся в ставни холода.Проснитесь, братья-оборванцы, ведь одежонка-то худа!Гуляет ветер по карманам, сзистит в проулках и дворах.Нам из отменного тумана похлебку варят повара.Из ночи жарят нам дичину, окорока коптят во сне…О братья, значит, есть причина считать, что мир хорош вполне.Пооблиняли наши шубы, не греют нос воротники…О бедняки, вам не до шуток, что будем делать, бедняки?.. [15]

В Праге из тридцати тысяч жителей дворяне, патриции и домовладельцы с их семьями составляли только немногочисленную верхнюю прослойку. Все остальное население — это беднота всех ступеней и оттенков. Число ее не только в Праге, но и в других имперских городах приближалось к половине всего городского населения.

Из всего сказанного становится ясным, сколько было в Праге противоречий, сколько здесь скрещивалось интересов, как постоянно нарастало напряжение между отдельными слоями общества, напряжение прежде всего экономическое и социальное, усиливавшееся к тому же национальными противоречиями.

А в годы пребывания Гуса в Праге все эти конфликты стали особенно острыми, так как уже в течение нескольких лет длился непрерывно углублявшийся экономический и политический кризис.

Он начался вскоре после смерти Карла IV (1378 г.). Когда над королевским гробом красноречивый университетский профессор Войтех Ранькув произносил надгробную речь, то он помимо прочего сказал: «Все должны скорбеть о смерти императора, нам же, в королевстве Чешском, тем труднее перенести ее, чем больше боимся мы, что среди бурлящих волн и грохота угрожающих нам войн ладья наша, то есть Чехия, вероятнее всего, станет игралищем в руках врагов, коль скоро лишились мы столь великого гребца и таким кормщиком покинуты».