Александр Кутепов - Каменный пояс, 1978

«Ладно, ладно, — решает про себя Журавлев. — Не очень-то, вижу, глянутся вам мои слова, но я-то лучше вас всех знаю, сколько потов с нас прольется здесь, прежде чем поднимется хлеб».

Ничего больше не сказав, он закурил и пошел к вагончику, старательно обходя кустики подснежников. Готовясь к короткому времени роста, цветения и созревания, природа посылает вперед вот этих гонцов-разведчиков. Они мужественно несут короткую, но нелегкую свою службу…

— Ну что, детсад? — деловито предложил Антон. — Споем для начала хором какую-нибудь песенку. Надо же как-то отметить столь торжественный момент. А, ребятки?

Ему никто не ответил.

Ни Иван Михайлович, ни ребята не предполагали, сколь многотрудной будет эта посевная. Ясные солнечные дни вдруг сменились недельным ненастьем. Как зимой, низко пошли серые тучи, рассеивая то мокрый снег, то ледяной крепости дождь. Потом опять потеплело. Пашня быстро подернулась коркой, изрезанной трещинами.

Решено было немедля начинать боронование. В своем звене Журавлев поставил на эту работу три агрегата в две смены. Зачин сделать выпало ему, Андрюшке и Пашке.

Пока Иван Михайлович ходил по пахоте, тут и там ковыряя землю носком сапога, ребята стояли у тракторов в напряжении, словно сейчас должно произойти нечто необыкновенное. У Андрея шапка набекрень, глаза блестят. Пашка, напротив, насуплен и, кажется, испуган. Парень достаточно наслышан о том, что урожай всецело находится в руках сельского механизатора. Об этом твердит радио, об этом пишут газеты, об этом по много раз на дню упоминает Журавлев. Но вот подошел Пашка вплотную к этой самой ответственности и боязно ему: а вдруг да оплошает он где, сделает не так, как полагается по древней хлеборобской науке. Эта боязливость сейчас проступает на скуластом конопатом Пашкином лице, она в темных глазах, прикрытых густым пухом бровей, в плотно сжатых губах…

Сложный человек маленький Пашка Ившин. Тяжко дается ему перелом от безотцовского детства к взрослости. Однажды прошлой осенью пришел к ним в дом Журавлев и без всякого зачина сказал, что надо ехать Пашке на курсы трактористов. Мать неизвестно отчего заревела. Волчонком глядел Пашка на Журавлева — уже готовый к бунту, к непослушанию. Но вот Иван Михайлович подошел к нему и погладил вихры теплой ладошкой. Не выдержал Пашка, выскочил вон из избы!.. Когда кончилась учеба, Журавлев пришел опять — теперь уже с приглашением в звено. «Не буду я с тобой работать!» — закричал тогда Пашка, сам не зная почему. «Будешь, Павел, будешь, — ответил Журавлев. — Нам с тобой, Павел, хлеб растить и людей этим хлебом кормить. А ты брыкаешься». И опять потрепал Пашку шершавой широкой ладонью. Пашка съежился, втянул голову в плечи и боялся поднять глаза. Если бы поднял, то мог бы зареветь…

Иван Михайлович вернулся, отер сапоги пучком жухлой прошлогодней травы. Весело глянул на ребят.

— Ну, двинулись, елки зеленые… За боронами поглядывайте. У тракториста голова на шарнирах должна быть. Вперед, назад, влево, вправо. Все примечай.

Он легко вскочил на гусеницу, влез в кабину, включил скорость. Сцепки борон запрыгали по бороздам, на серый фон подсохшей пахоты лег широкий черный след…

А на другой день, спрямляя дорогу, Андрюшка вперся в болото, еле двумя тракторами выдернули. Иван Михайлович — ругаться сразу:

— Спал, что ли? Вот работничек, елки зеленые! Ну чего загундел, чего? Вытри слезы, а то увидит кто.

Пока с Андрюшкой воевал, Пашка заглушил трактор и постропалил домой. Иван Михайлович на мотоцикле кинулся догонять, у самой деревни перехватил. Привез назад соколика, отправил в будку отдыхать. С час прошло — бежит к нему Пашка и просит никому не говорить, что не хватило у него силы на полную смену.

Через два дня Антон и Витька в ночную смену не вышли. Именины праздновали. Федор, не дождавшись сменщика, посидел в будке, покурил, смолотил горбушку с родниковой водой и опять пошел к трактору. Иван Михайлович тоже остался.

Антон прибежал на заре. Виноват, прости… Иван Михайлович молчал и делал вид, что с таким паршивым человеком ему и разговаривать тошно. Антон ходил вокруг, в глаза заглядывал.

— Что, елки зеленые, нагулялся? — наконец-то заговорил с ним Журавлев. — Какая ж вера тебе после этого? Мы ж с тобой теперь не сами по себе, а коллектив. Ты хоть понимаешь, что это такое? Нет, ты все понимаешь, все знаешь… Это дурь из тебя прет! Значит, пускай все будут за тебя, а ты — ни за кого. Так, елки зеленые?

Молчит Антон, в землю глядит.

Витьку мать утром привела. Я не я, герой да и только.

Антон, вину заглаживая, сделал две нормы. Обозлился парень. На себя, на Журавлева, на всех… Еще зимой, прослышав, что Журавлев организует какую-то бригаду, Кондрат Федотович, отец Антона, однажды поздно вечером пришел к Журавлеву. «Иван Михайлович, ты уж не выдавай меня, — говорил Кондрат. — Жизни я уж не рад с ним. До армии терпел, думал, армия на путь направит, а все одно — каким был, таким вернулся. Захочет — гору своротит, а не захочет — хоть ты сдохни, а пальцем не шевельнет. Водку попивать начал, гитару завел. В меня, дурака, удался, вылитый…»

Все в точности получается. Захотел работать — погонять не надо. За смену ни одного перекура не сделал, а две нормы выдал. Не успел Иван Михайлович похвалить Антона, а Валерка тут как тут:

— Ты, дядя Ваня, лучше глянул бы на качество антоновой работенки. Огрех на огрехе и огрехом погоняет.

— Ах ты, нечистая сила! — тут же завелся Журавлев и бегом на тот клин, где Антон боронил. Ничего, все ладно сделано. Но пока, чертыхаясь, вернулся к будке, у Витьки и Антона по синяку возникло. Это Федор на свой манер объяснил им, что такое трудовая дисциплина.

А потом Антон и Сашка вдруг засобирались в Сибирь ехать…

Последний день сева

Худо ли, бедно ли, а дело шло. Сперва кормовые посеяли, потом взялись за пшеницу. Но тут опять подули северные ветры, нагнали сумрачных туч. Так продолжалось дней пять. Пролившись холодным дождем, тучи рассеялись, и солнце, как бы заглаживая свою вину, засияло жарко и ярко.

В первых числах мая незасеянным оставалось последнее поле — Заячий лог. Большое поле, низинное. По утрянке Журавлев из конца в конец прошел его, намотав на сапоги по пуду грязи.

— Сыро, елки зеленые, — объявил он, вернувшись. — Ногу земля не держит. Дуй-ка, Валерий, за агрономом, а мы покуда передых небольшой сделаем.

Валерка завел мотоцикл и умчался искать Сергея. Иван Михайлович покурил на порожках будки и прилег на широкие нары вздремнуть. Сморил его многодневный недосып.