Герман Юрьевич - Хогарт

На этой-то гравюре и существует деталь, которая относится к началу упомянутого скандала в глубине, на роскошной триумфальной арке, над заколоченной дверью в Академию художеств стоит фигура мистера Уильяма Кента, знаменитейшего живописца и архитектора, кумира богатых заказчиков и знатоков, любимца гостиных и законодателя моды в искусстве. У ног Кента почтительно распростерлись Микеланджело и Рафаэль Сам же Кент выглядел одновременно торжественно и глупо, то есть глупо вдвойне. Нетрудно понять, какую реакцию вызвала эта гравюра у почитателей прославленного художника, не говоря уже о самом мистере Кенте.

Кент был, что называется, модным художником. Он был мастером, профессионалом, но искусство его представляло собою квинтэссенцию того стиля, который много лет спустя стали называть «салонным». Его картины отличались многословием, претенциозностью и ослепительным отсутствием вкуса. Все то немногое, что способно в высоком искусстве задеть буржуа, то есть эффектные приемы, лежащие на самой поверхности творчества великих мастеров, Кент внимательно изучал и виртуозно использовал, чем и стяжал себе в лондонском свете славу едва ли не прямого наследника Рафаэля. Он брался за все — архитектурные проекты, эскизы модной мебели и карнавальных костюмов, статуи и картины выходили из его мастерской в ошеломляющем количестве.

Несоответствие славы и влияния Кента истинным его способностям было бесподобно.

Хогарту это казалось в высшей степени противным, и он отважно бросился в бой с могучим врагом. Но почему именно с ним, ведь не один Уильям Кент заслуживал столь суровой сатиры, были и другие.

Об этом говорили разное.

Во-первых, конечно, говорили о низкой зависти. Ну как же не поговорить об этом, ведь такое объяснение просто просилось на язык! Особенно друзьям обиженного Кента. И спорить с этим вряд ли стоит: быть может, Хогарт и завидовал славе бездарного, но осыпанного почестями живописца, видя в этой славе великую несправедливость, и был прав. Но суть дела заключалась, разумеется, не в этом, а в том, что в фигуре Кента сосредоточилась для Хогарта вся пошлость современного искусства.

Говорили, однако, и другое. Нападение на Кента было следствием близких отношений Хогарта с художником Торнхиллом, давним недругом Кента. Это уже вопрос серьезный. И здесь придется сделать некоторое отступление.

Именно в том самом 1724 году, когда гравюра «Маскарады и оперы» появилась в продаже, Хогарт, окончательно бросив Академию на Сен-Мартинс-лейн, поступил в бесплатную художественную школу, основанную сэром Джеймсом Торнхиллом, тем Торнхиллом, чьи росписи в соборе святого Павла восхищали юного Уилли. В имени Торнхилла сохранилось и для взрослого Хогарта нечто возвышенное. Тем более что, и войдя в славу, получив первым среди английских живописцев право называться «сэром Джеймсом»[3], Торнхилл остался добрым человеком и не разучился видеть таланты не только собственные.

Недаром он открыл бесплатную школу, хотя был занят безмерно и уже не был молод.

В собственном своем доме близ Ковент-Гарден Торнхилл устроил нечто вроде мастерской времен Возрождения, где, работая вместе с учениками, открывал им постепенно секреты мастерства.

Торнхилл быстро оценил способности нового ученика, относился к нему с симпатией, а о Хогарте нечего и говорить — он сохранил детское восхищение знаменитым мастером. И это, кстати сказать, никак не свидетельствует о строгом вкусе и объективности Хогарта, ибо в конечном итоге сэр Джеймс хоть и был живописцем более серьезным, чем Кент, хоть и не был вульгарен и претенциозен, но все же оставался художником достаточно умеренных дарований. Однако, в отличие от Кента, Торнхилл не совершал постыдных поступков. Кент же совершал их с легкостью, благодаря чему часто выходил победителем в жизненной борьбе. Так незадолго до того, как появилась гравюра «Маскарады и оперы», Кент с помощью своего покровителя лорда Берлингтона перехватил у Торнхилла заказ на росписи в одном из залов Кенсингтонского дворца. Естественно, что сэр Джеймс не выносил Кента и завидовал его успехам, его гонорарам, его светскому блеску.

Понятно, что разговоры, которые Хогарт слышал в доме учителя, сильно настраивали его против бесчестного мистера Кента.

Дом Торнхилла так много значил для Уильяма Хогарта: это был первый в его жизни богатый, комфортабельный дом, с налаженным бытом, массою красивых вещей, собранных человеком не только состоятельным, но и знающим толк и в картинах, и в фарфоре, и в китайских редкостях, и в старинных табакерках — во всем том, что было непременным украшением всякого хорошего особняка. И конечно, вечерние беседы у гаснувшего камина, бросающего багровые отблески на стаканы старого хереса, покойный уют просторной гостиной, неслышные шаги лакея в полосатом жилете — все это сильно способствовало тому, что слова и мысли Торнхилла делались весомыми и значительными для молодого человека. И ему, как это часто бывает, начинало, наверное, казаться, что так ласково относящийся к нему мэтр не может не разделять его, Хогарта, мыслей. Доподлинно известно и еще одно обстоятельство: именно в этом доме было впервые серьезно ранено сердце Уильяма.

Дочь Торнхилла, совсем еще юная мисс Джейн была, как рассказывают, хороша собою необыкновенно. К тому же она была дочерью учителя, что делало ее в глазах Хогарта почти сказочной принцессой. А общественное положение Хогарта было настолько незначительным, что никаких надежд питать он не мог. И потому легкая и романтическая влюбленность превратилась со временем в горькую и серьезную любовь.

Кент был врагом и соперником Торнхилла.

Хогарт глубоко Торнхилла почитал и был влюблен в его дочь.

Так можно ли, положа на сердце руку, настаивать на том, что неприязнь Хогарта к Кенту объясняется чисто художественными разногласиями?

И разве есть что-нибудь дурное в том, что на битву с Кентом Уильяма толкали равно любовь к женщине и преданность идее? Быть может, если бы не дом Торнхиллов, он ополчился бы не на Кента, а на кого-нибудь иного, ибо немало было в Лондоне скверных и преуспевающих художников. Но это уже не важно, куда существеннее то, что Хогарт рискнул вступить на трудный путь борьбы с человеком очень могущественным, на путь борьбы за искусство, которое он почитал настоящим. Не беда, что носителем настоящего искусства был тогда для него Торнхилл, это прошло со временем. А вот ненависть Хогарта к плохой и претенциозной живописи не проходила никогда.

Пока же он ведет скандальную войну против Кента.

АЛТАРНАЯ КАРТИНА В ЦЕРКВИ СВЯТОГО КЛИМЕНТА