Сальвадор Дали - Дневник гения

Июль

Когда я проснулся в 6 часов, мое первое желание было коснуться кончиком языка маленькой трещины. Она подсохла за ночь, которая была исключительно теплой и сладостной. Я удивился, что она подсохла так быстро и что при прикосновении языка казалась твердой, как рубец. Я сказал себе: "Это становится забавным". Я не хотел прикасаться к ней — это было бы необдуманным расточительством по отношению к наслаждению в дни напряженной и кропотливой работы, во время которой я могу играть с засохшим рубцом. И в этот день я пережил один из самых мучительных своих опытов, ибо я превратился в рыбу Эта история стоит того, чтобы рассказать о ней.

Спустя четверть часа после того, как я начал изображать на холсте сверкающую чешую моей летящей рыбы, я вынужден был прекратить это занятие из-за появления целой тучи больших мух (некоторые из них были зеленовато-золотистыми), которых привлек зловонный запах рыбьего трупа. Мухи эти носились в пространстве над трупом разлагающейся рыбы, моим лицом и руками, заставляя удваивать внимание и быть вдвое расторопнее прежнего. Как на пределе самой сложной работы, я должен был оставаться неуязвимым для них, невозмутимо продолжая накладывать свои мазки, не моргнув, рисовать контуры чешуи; но тут одна муха бешено впилась в мое веко, а три другие прилипли к модели. У меня появилось преимущество: в короткое мгновение, когда они меняли положение, я мог вести наблюдения. Я не могу вспомнить до сих пор муху, которая назойливо старалась сесть на мой рубец. Я прогнал ее на короткое время, яростно двинув уголками рта, который от природы был достаточно гармоничным. Чтобы не повредить мазкам кисти, я сдерживал дыхание. Иногда я умудрялся вытерпеть эту муку и не гнать муху, пока она резвилась на рубце.

Однако это поразительное страдание не заставило меня остановить работу, ибо здесь возникла задача живописания, поглощенного мухами, пленившими меня и толкавшими к чудесам изворотливости. Я уже не мог бы работать без них. Нет Что действительно заставило меня остановиться, так это зловонный запах рыбы. Я должен был убрать свою модель и начать писать Христа, но тотчас же мухи, которые до тех пор как-то разделяли меня и рыбу, скопились исключительно на моей коже. Я был совершенно голым, и тело мое было обрызгано опрокинутой бутылкой фиксатива. Думаю, что их привлекла эта жидкость, ибо я был абсолютно чистым. Усеянный мухами, я продолжал писать лучше, чем раньше, защищая свой струп языком и дыханием. Языком я облизывал и смягчал его, гармонизуя мои вздохи и ритм ударов кисти. Царапина совершенно зарубцевалась, и вмешательства моего языка было недостаточно, чтобы отделить тонкую чешуйку, если бы я при этом не помогал конвульсивной гримасой, появлявшейся всякий раз, когда я брал краску с палитры. Эта тонкая чешуйка была точно такой же, как чешуйка рыбы. При повторе операции бесчисленное множество раз я мог снять какое-то количество рыбных чешуек. Мой рубец был подобен фабрике, производящей рыбную чешую, похожую на слюду. Как только я снимал одну чешуйку, в углу рта моментально возникала новая.

Я сплюнул одну чешуйку себе на колено. Мне показалось, что она, словно жало, ужалила меня. Я тут же прекратил писать и закрыл глаза. Мне нужно было собрать всю волю, чтобы остаться неподвижным — так много сверхактивных мух было на моем лице. Терзаясь, мое сердце начало биться как сумасшедшее, и вдруг я понял, что отождествляюсь со своей гниющей рыбой, ибо чувствовал, что становлюсь таким же неподвижным, как она. "Боже мой Я превращаюсь в рыбу" — воскликнул я.

Доказательства реальности этой мысли не замедлили появиться. Чешуя с моего рубца жгла колено и стала размножаться. Я ощутил, как мои бедра, сначала одно, затем другое, потом живот стали покрываться чешуей. Я хотел насладиться этим чудом и продолжал держать глаза закрытыми почти четверть часа.

"Ну, — сказал я себе, все еще не веря, — сейчас я открою глаза и увижу, что превратился в рыбу".

Сладко несло по течению мое тело, и я купался в лучах заходящего солнца. Наконец я открыл глаза. О Я был покрыт сверкающими чешуйками. Но в ту же минуту я понял, откуда они взялись: это были всего-навсего брызги моего застывшего фиксатива.

В этот момент горничная должна была принести мне съестное: тосты, сдобренные оливковым маслом. Увидев меня, она поняла ситуацию: "Вы вымокли, как рыба Не понимаю, как вы можете работать со всеми этими ужасными вас мухами" Я углубился в свои видения до самых сумерек.

О, Сальвадор Твое превращение в рыбу — символ христианства — произошло благодаря мучениям с мухами. Какой типично далиниевский безумный способ идентифицироваться с Христом, когда ты пишешь Его

Кончиком языка, которому было больно от дневной работы, мне удалось, наконец, отделить весь струп, а не только одну из его хрупких чешуек. В то время, как я писал одной рукой, большим и указательным пальцами другой бесконечно осторожно я держал струп. Он был тонкий, я сжал его, он сломался. Я прислушался к его запаху. Запаха не было. С отсутствующим настроением я на мгновение уместил его между носом и верхней губой, которая приоткрылась в гримасе, точно передавшей мое чувство изнеможенного головокружения. Блаженная усталость незаметно овладела мной.

Я отодвинулся от стола. Струп едва не упал на пол. Я поймал его уже на тарелке, стоявшей у меня на коленях. Но это не вывело меня из состояния прострации, и мой рот застыл в гримасе как бы навечно. Но, к счастью, из состояния неодолимой апатии меня вывела радость обнаружения моего струпа. В панике я начал искать его на тарелке, где среди бесчисленных крошек от съеденного хлеба темнело коричневое пятно. Я подумал, что струп вновь мой, сжал его двумя пальцами2, чтобы поиграть с ним еще немного. Но ужасная мысль пришла мне в голову: я уже не был уверен, что это был мой струп. Мне надо было поразмыслить. Это была загадка, ибо я вообразил, что произвел его сам, но поскольку размер, вид и отсутствие запаха были те же, какое это имеет значение, настоящий это струп или нет? Это сравнение взбесило меня, ибо я подумал, что божественный Христос, которого я писал во время своего истязания мухами, никогда не существовал.

Яростные гримасы вместе с моей волей к власти углубили кровоточащую трещину в углу рта. Алая овальная капля стекла на подбородок.

Да Совершенно в испанском духе то, что я всегда мечу свои безумные игры кровью — способом, столь милым сердцу Ницше

3 июля

Как обычно через четверть часа после завтрака, я заложил за ухо цветок жасмина и пошел в туалет. Едва я уселся, кишечник начал работать, что происходило почти без запаха. Настолько, что душистая туалетная бумага и аромат жасмина преобладали. Это событие могло быть предварено блаженными и чрезвычайно приятными снами минувшей ночи, предвещавшими мне однородный, лишенный запаха стул. Сегодняшний стул был совершенным, ибо все соответствовало необходимым условиям. Я отношу это полностью за счет моего почти абсолютного аскетизма и с отвращением и почти ужасом вспоминаю о моем стуле во времена мадридских дебошей с Лоркой и Бюнюэлем, когда мне был двадцать один год. Это было неописуемо, ядовитый позор, 8лихорадочный, спастический, брызжущий, конвульсивный, инфернальный, дифирамбический, экзистенциальный, мучительный и кровавый; в сравнении с ним сегодняшняя ровность и душистость весь день заставляли меня думать о меде заботливой, суетящейся пчелы.