Елена Тренина - “С той стороны зеркального стекла…” Из воспоминаний

Пока мы жили в Ведено, у меня появилась собачка, она забежала к нам в сад неизвестно откуда, никто ее не искал, никто о ней не спрашивал. Она была удивительная, очень маленькая. Сначала мы думали, что это щенок, но она была очень пропорциональная, не по-щенячьи. Оказалось, что японская порода, я называла ее Ще´нка. Очень к ней привязалась. Была она шустрая, веселенькая, с гладкой шерстью шоколадного цвета, только лапки, как ботиночки, были белые, и кончик хвостика, как кисточка, беленький. Глазки-бусинки. Просто игрушечная. Я с ней не расставалась, ходила с ней на речку, к роднику, играла с ней в саду, спать клала ее к себе на кровать в ноги, а утром, просыпаясь, видела ее на подушке, рядом со щекой. И вдруг эта Щенка пропала. Хозяйка сказала, что ее увез какой-то велосипедист. Щенка сидела у калитки, он наклонился, подхватил ее и увез. Я так была расстроена, не могла ее забыть. Мы с Арсением везде ее искали. Хозяин, видя мои терзания, привез в подарок щенка кавказской овчарки, месяцев пяти-шести. Головастый, с крупными лапами, очень забавный, цвета рыже-песочного, лохматый. Собаки эти очень крупные, умные и сильные. На них чабаны оставляют стада овец, и они надежные защитники даже от волков. Я назвала щенка Барбосом, дальше моя фантазия не шла. Потом выяснилось, что это «женщина», и Арсений назвал ее Барбукой, что по звучанию было близко, не заставлять же собаку привыкать к новой кличке.

Лето кончилось, пора было возвращаться в Москву, сначала надо было вернуться в Грозный, у Арсения там были дела, связанные с издательством. Неделю мы прожили на частной квартире, т. к. с собакой в гостиницу трудно было устроиться. Пока Арсений был занят, мы с мамой ходили в ресторан обедать, потом ходили гулять в парк с щенком, а ближе к вечеру ходили встречать Арсения. Ходили через речку с радужными кругами — по мосту. Вечерами становилось прохладно, и мама набрасывала на плечи тонкий шерстяной платок, теплый и почти невесомый — оренбургский. Мама его очень любила — хорошо защищал от холода и почти не занимал места при поездках.

Арсений, вспоминая тот период, позже напишет стихотворение «Ветер», как воспоминание о маме, о периоде жизни в Грозном перед отъездом в Москву.

Душа моя затосковала ночью.

А я любил изорванную в клочья,Исхлестанную ветром темнотуИ звезды, брезжущие на лету.Над мокрыми сентябрьскими садами,Как бабочки с незрячими глазами,И на цыганской масляной рекеШатучий мост, и женщину в платке,Спадавшем с плеч над медленной водою,И эти руки, как перед бедою.

И кажется, она была жива,Жива, как прежде, но ее словаИз влажных «Л» теперь не означалиНи счастья, ни желаний, ни печали,И больше мысль не связывала их,Как повелось на свете у живых.

Слова горели, как под ветром свечи,И гасли, словно ей легло на плечиВсе горе всех времен. Мы рядом шли,Но этой горькой, как полынь, землиОна уже стопами не касаласьИ мне живою больше не казалась.Когда-то имя было у нее.Сентябрьский ветер и ко мне в жильеВрывается —то лязгает замками,То волосы мне трогает руками.

1959

Это стихотворение ошибочно отнесено Мариной Тарковской к Марине Густавовне Фальц, как и несколько других, о которых я еще скажу. Приметы этого стихотворения настолько очевидны, что не заметить их невозможно. Например, «на цыганской масляной реке» — речь идет о речке, протекавшей через Грозный. «Цыганская — чеченская» (метафора), «масляной» — нефтяные пятна на реке. «Шатучий мост» и т. д., и «эти руки, как перед бедою». «Мы рядом шли», они рядом шли, т. к. мама была его женой. Стихотворение написано в 1952 году, а в 1951 году мамы уже не стало. Стихотворение-воспоминание. У Арсения много стихотворений, обращенных к маме, с предчувствием беды.

Арсению при отъезде из Грозного подарили кинжал в красивых ножнах, отделанных серебром. Подарил секретарь правления Союза писателей Чечено-Ингушетии — Джемалдин Яндиев. Позже этим кинжалом рубили дрова для растопки на мелкие полешки для голландской печки в нашей квартире.

Наконец, все дела закончены, и с подарками (Арсений с кинжалом, я с собакой) мы едем в Москву. Арсений заплатил за все купе, чтобы никого не подселяли. Барбука вела себя прилично, и даже проводница прониклась к ней чувствами. К концу зимы она превратилась в огромную, сильную собаку. Мы «запрягали» ее в большие деревянные сани, и она нас, человек трех-четырех детей, возила по двору. Конечно, такая собака не могла жить в городской квартире, ей нужен был простор. Позже пришлось отдать ее на дачу Лебедеву-Кумачу, известному в те времена поэту-песеннику.

В память о Барбуке осталось название супа-каши из геркулеса с мясом, который ей варили. Его называли «суп-пюре а-ля Барбука». Потом мы называли так любой суп-«размазню».

После Барбуки появилась дворняжка, которая однажды пошла за мной до самого дома. Я привела ее в квартиру. Ее накормили, выставлять на улицу было жалко. Было начало зимы и очень холодно, в Москве стояли сильные морозы — период войны с финнами 1939 года, и школы помногу дней не работали, к нашему ликованию. Собака была черная, лохматая, как медвежонок, довольно крупная. Арсений назвал ее Чангом (медвежонок). Во дворе ее звали Чайником, т. к. Чанг было непонятно. Летом мы уехали — я в детский писательский пионерлагерь, а мама с Арсением в очередную его командировку, — всего на месяц. Арсений попросил Марию Ивановну Чанга подержать у себя. Когда мы вернулись, Чанга не было. Мария Ивановна его кому-то отдала, пришел какой-то дядька и увел его.

Через какое-то время у нас снова появился щеночек. Я увидела его в нашем дворе, он ползал по обледенелому крыльцу, кто-то его выкинул. Я его подхватила и принесла домой. Был он серенький, как мышка, с гладкой шерстью и совершенно «замороженный». Поэтому он ползал, опираясь на передние лапки, а задние волочились. Мы решили, что они отморожены, парализованы, и это так и останется. Но произошло чудо, его, как наседка цыпленка, выходил Арсений. Произошло это так. Когда Арсений работал, он ходил по комнате в своем туркменском халате с курительной трубкой в руке. Взмахивал этой рукой, как будто рассекал воздух, в такт рифмам, произнося их вслух, подбирая оптимальный вариант по смыслу и звучанию. Щенок лежал в рукаве, согреваясь и покачиваясь в «пройме», как в гамаке, и, посапывая, засыпал. Так Арсений «отогрел» его. Щенок встал на лапки. Назвали его Бунькой (это была дама).

Бунькой назвали в честь Барбуки, которую мы ласково называли Барбунькой. Мы очень скучали по Барбуке. Мама и Арсений съездили на дачу к Лебедеву-Кумачу навестить Барбуку, потом мама сказала, что впечатление было тяжелое. Барбука так к ним кидалась, так ласкалась, так скулила, пытаясь облизать их лица, что выдержать это было трудно. Но и обратно взять невозможно, эти собаки не приспособлены к городской жизни.