Петр Спирихин - Пустозерск моего детства

Но это вовсе не значит, что наши городецкие мужики и бабы никогда не выпивали. В дни религиозных праздников и советских торжеств 7 ноября и 1 мая, когда проходили демонстрации и митинги, концерты художественной самодеятельности, танцы, в домах устраивались праздничные застолья. На Рождество, Пасху и другие большие праздники, вероятно, в большинстве домов стояли логуны — бачки с пивом или брагой. Возвратившихся с промысла рыбаков встречали тоже пивом. Это был главный напиток, поднимавший настроение и на юбилеях, и на свадьбах.

А сколько песен я слышал на таких семейных торжествах, где запевали женщины. Кстати, ни пиво, ни вино, ни тем более водку, они не пили. Их главным напитком был чай. Пение женщин усердно поддерживали и подвыпившие мужчины. Звучали тогда "Златые горы", "Хаз-Булат", "Тройка", "Степь", "Славное море, священный Байкал", "Ермак", пели и про Стеньку Разина, и "Окрасился месяц багрянцем" и еще много, много других. А вот своих гармонистов в Пустозерске не было. Выручали с музыкой устьяне.

Один из видов мужского досуга — игра в городки или в рюхи. Играли вполне зрелые мужики, по 30–40 лет. Было очень смешно, когда проигравшие возили на своих спинах победителей. Ребята заводили свои игры: бач, гонять попа, в бабки (оленьи суставы), 10 палочек и др. В масленицу взрослые устраивали в центре села на высоких столбах горку с длинным скатом и ледяным рвом, с которой катались не только дети, но и молодые парни и девушки парами. В масленицу разъезжали по деревне на лошадях, иногда на тройках. Даже устьяне приезжали в Городок на эти катания.

У нас, ребят, с наступлением весны и прилетом птиц, появлялось еще одно занятие — сбор яиц крачек на старом городище за Никольской речкой и у Гнилки. Там каждую весну обитала большая колония крачек, которых у нас называли чираки, вероятно от их крика: "чир-чир-чир". Свои серые, под цвет песка, яйца они откладывали прямо на песок. Яйца мы собирали не ради озорства — они шли в пищу. Из них родители варили яичницу, ведь кур в Пустозерске никто не разводил, кроме одной семьи и то, наверное, не более двух-трех лет.

Мы подкрадывались, и выскочив из-за укрытия, вооружившись длинными палками или вицами, бежали туда, откуда взлетали крачки, завидев нашу шумную компанию. Они отважно защищали свои гнезда, пикируя на нас, а мы искали их яйца, размахивая над головой палками. За весну эти набеги мы совершали неоднократно, яйца собирали десятками, сотнями. Вероятно, поэтому к концу 30-х годов наша колония крачек исчезла.

И еще одно занятие было у нас по весне, которое по нынешним меркам достойно осуждения, но тогда времена были голодные, и оно очень пополняло наш скудный сельский рацион. Я имею в виду охоту на пуночек, перелётных птичек семейства воробьиных, называемых по научному снежный подорожник. В апреле-мае, в зависимости от сроков наступления тепла, они тысячами слетались в заполярные деревни, на пути из мест зимовок в степной и лесостепной зонах к местам гнездования — в тундры и на острова Северного Ледовитого океана. Они очень похожи на воробьев, весят около 30 г, длиной 15–20 см. Пуночки, особенно самцы, в весеннем "кавалерском" брачном оперении очень красивы.

Но для нас важнее было то, что они жирные и очень вкусные, особенно жареные, и с их прилетом начиналась сумасшедшая жизнь. Мы все мастерили плашки — ловушки нитяные и деревянные, с силышком из конских волос, поэтому хвосты у всех лошадей тогда становились реже и короче. Мы устраивали талины — расчищали от снега холмы, где росла сорная трава мокрица, в которой было много семечек, подсыпали овес и крупу, сенную труху, чтобы привлечь на талины нашу "дичь".

Вставали мы в три-четыре часа утра и бежали к талинам, очищали их от снега, настораживали и поправляли ловушки. Охота на пуночек — очень осторожная охота, и караулить ловушки нужно совершенно бесшумно. Потому что как только птичка попадает в силок и начинает трепыхаться, вся стая моментально улетает. Нам требовалось очень быстро вынуть птичку из силков, поправить сбитые ловушки и приготовить их к новому прилету птиц. И так весь день, кроме уроков. Это была настоящая охота, кипение страстей, затаенное ожидание и стремительный бросок к попавшейся добыче — вероятно, в нас просыпались охотничьи гены предков. Взрослые нас не осуждали, даже наоборот, подсказывали, как лучше соорудить ловушку. Ведь и сами они в детстве были такими же охотниками, и уже потом стали охотиться на уток и куропаток.

Промысел наш иногда бывал очень удачен. В небывало голодную весну 1933 года мы вылавливали пуночек сотнями, варили из них суп на всю семью, жарили. Так пуночки помогли нам выжить. Теперь этих птичек я не вижу. Наверное, из-за широкого применения в сельском хозяйстве химикатов, их стало очень мало.

Я мало сказал о природе Пустозерска, но о некоторых особенностях следует написать. Как будто сама природа поделила село на две части: верхний конец — южный, и нижний конец — северный. Даже коровы на поскотину (пастбище) выходили из села разными дорогами, верхнеконские одной дорогой, нижнеконские — другой. Значительную часть территории села занимали болота. Особенно досаждали они весной, во время таяния снега, да в летние и осенние дожди, когда пройти через трясину можно было только по деревянным тротуарам, проложенным в нескольких местах.

А наше Городецкое озеро! Мой Городок без Озера немыслим, неотделим от него, как сердце неотделимо от живого организма. Для нас оно было великим как море. В непогоду, особенно в весеннее половодье, оно бывало грозным и сердитым. Штормовые ветры северных направлений — низовцы: глубник (северо-западный), север и полуночник (северо-восточный), гнали по нему волны почти метровой высоты. Они с гневом обрушивались на берег, разрушая его. Оказаться в такой момент на озере в лодке, да еще маленькой, было страшновато. Помню, даже крепкие мужики, глядя на разбушевавшуюся стихию, предпочитали оставаться на берегу.

Зато в тихие летние солнечные дни его зеркало сверкало мириадами отблесков, благоухало теплом и манило к себе. Царила настоящая благодать!

Оно, Озеро, было поистине кормилец и поилец пусто-зерцев! Запасы рыбы в нем, казалось, никогда не исчерпаются, несметное количество уток весной и осенью не иссякнет! Вода его обладала особым вкусом. Никаких колодцев в селе не было, все и зимой, и летом пили воду только из Озера. И, конечно, пустозерцы свое Озеро любили!

Любил его и я. Прощаясь с родным Городком летом 1940 года, перед уходом в Красную Армию, глядя с высокого берега на Озеро, я невольно повторял пушкинское "К морю":

Прощай, свободная стихия! В последний раз передо мной Ты катишь волны голубые И блещешь гордою красой.