София Шуазель-Гуфье - Исторические мемуары об Императоре Александре и его дворе

Но трудно порицать это пристрастие — оно вызывалось у Александра духом порядка и справедливости; и ему-то главным образом русская армия обязана той прекрасной военной выправкой, тем совершенством дисциплины, которые справедливо вызвали восхищение всей Европы и доставили ей те победы, которыми она может теперь по праву гордиться.

Деревенский житель, уверенный, что молодой государь отнесется к нему справедливо и окажет ему покровительство, с удовольствием видел, как внимательно относился он к земледелию, как интересовался его развитием, как в своих собственных владениях он учреждал иностранные колонии, поощряя их опыты в надежде, что удастся развить и распространить в империи истинный источник богатства.

В любви Александра к искусствам, в покровительстве, которое он оказывал торговле, города, со своей стороны, нашли верный залог своего процветания. Вначале молодой император приложил все старания к упорядочению государственных финансов, сильно расстроенных благодаря обильным дарам, пожалованным императрицей Екатериной и расточительной щедростью Павла I. Вскоре он пожал плоды своих трудов в виде восстановления государственного кредита.

Таково было счастливое начало царствования Александра. Государь этот предоставлял своим подданным и обеспечивал за ними всю ту свободу, которую они разумно могли требовать; и во всех его шагах можно было узнать мудрого ученика философа Лагарпа. Некоторые последователи новых современных взглядов старались увидеть в намерениях Александра тайную склонность к либеральным идеям, к которым прежний его воспитатель направлял ум юного великого князя, призванного управлять впоследствии пятьюдесятью миллионами людей; но Россия, счастливая и довольная, нашла, по остроумному выражению г-жи Сталь, совершенную конституцию в личности своего государя. Известна милая фраза, сказанная Александром в ответ этой знаменитой женщине, — фраза, так хорошо передающая его чувства. «Во всяком случае, — сказал он, — я был бы лишь счастливой случайностью».

Несмотря на чрезвычайную его молодость, неопытность, несмотря на его естественную склонность к филантропическим идеям, Александр был слишком разумен и умен, чтобы не видеть, что Россия представляла собой, — если можно сделать это сравнение, — слишком молодое дерево, чтобы прививать ему новые учреждения. Он многого ожидал от будущего, от своей собственной неусыпной деятельности и в особенности от времени, которое одно могло совершить и укрепить великую реформу в образе правления; но годы, неумолимые годы, не захотели остановиться для него; и безумные чудовища, неблагодарные, ускорили течение их… О! прочь эти ужасные мысли; они отравили бы описание счастливых, прекрасных лет царствования Александра.

Взглянем на Александра, обозревающего различные части своей громадной империи, повсеместно являющегося перед преданными ему подданными в образе блестящего, любезного и благодетельного государя, впоследствии — великого человека, призванного Провидением стать решителем судеб Европы и опрокинуть колосса, иго которого тяготело над ней в лице Наполеона Бонапарта.

Повсеместно проезд молодого императора, приветствуемого преданным ему народом, отмечался блестящими празднествами. Александр почтил также своим присутствием празднества, устроенные в его честь в Вильне, столице Литвы. В то время, по молодости лет, я не имела счастья его видеть; но я уже научалась обожать его августейшее имя. Я помню, что, выполняя программу совершившихся по этому поводу торжеств, городская дума вздумала запрячь людей в карету императора. Напрасно несколько лиц из свиты государя, раньше него приехавшие в Вильну, указывали, что такого рода знаки почета не нравились Его Величеству: устроители торжеств не захотели бросить стоившую денег одежду, сделанную на двадцать человек, из среды мешан, которые должны были составить этот странный поезд. Итак, эти бедные люди побежали с большим усердием запрягаться в карету императора, — в том месте, где недалеко от Вильны, государь только что принял различные городские депутации, и, отправившись скорой рысью, они прибыли во дворец, причем оказалось, что вместо императора они привезли лакея Его Величества и кучера, который, важно восседая на козлах, правил ими. как настоящими лошадьми. Император, чувствуя естественное отвращение к тому, чтобы ехать на подобных себе людях, приехал в карете одного из своих адъютантов.

Уезжая из Вильны, Александр переехал через реку на пароме. Один из лодочников поранил себя настолько серьезно, что встревожил свидетелей этого несчастного случая, и особенно Его Величество. Государь, считая себя как бы невольной причиной случившегося с бедняком несчастья, пожелал собственными руками перевязать ему рану и разорвал свой платок, чтобы сделать перевязку. Эта трогательная сцена произошла на пароме, и такое проявление чувствительности молодого государя было тотчас запечатлено кистью и резцом всех местных художников. Дорогой из Вильны в Гродно император, меняя лошадей, остановился в поместье моего отца. Пока запрягали подставу, Александр, проходя около конюшен, отличавшихся довольно замечательной архитектурой, увидел большой кучерской кнут, только что выкрашенный и покрытый лаком, и со свойственной молодым людям фантазией он вздумал испробовать кнут. Стоявший тут же маленький конюх, не узнав императора и, вероятно, находя, что его кроткое, приветливое лицо выглядело гораздо менее страшным, чем лицо толстого, усатого кучера, владельца кнута, хотел отнять его у Александра и сказал: «Оставьте кнут, это кнут г-на Теодора.» Император, которому смелость этого ребенка, с хорошеньким плутовским лицом, показалась забавной, спросил его, не согласится ли г-н Теодор отдать ему кнут за один червонец. Мальчик принял на себя переговоры и передачу условленной платы. По заключении торга государь ловко свернул кнут и велел положить его в карету, сказав, что он предназначает его своему любимому кучеру, верному Юшке.

Путешествуя, император, для большей безопасности, ездил обыкновенно с собственными кучерами. Тот, кто правил императорской каретой, захотел проехать лошадей, прежде чем в экипаж сядет император. В упряжке были рослые жеребцы, сильные и крепкие: как только они ощутили на своих боках непривычный для них русский кнут, они понесли и разбили бы карету вдребезги, если б конюхи не бросились вовремя, чтобы остановить их и предупредить несчастье. Конюх моего отца упросил, чтоб дозволили польскому кучеру править лошадьми обычным способом; после этого «г-н Теодор» вновь взял вожжи в свои руки, и императора благополучно довезли до следующей станции.