Лев Визен - Хосе Марти. Хроника жизни повстанца

Тяжелая дубовая дверь дрожала от ударов, но не поддавалась. Через полчаса все стихло, и наутро лишь следы пуль на стенах дома № 88 по Пасео дель Прадо говорили о событиях страшной ночи.

Генерал-капитан приказал расклеить по городу прокламации, в которых осуждались «безответственные элементы». Но гаванцы куда охотнее читали «Лa Патриа Либре».

Газета открывалась хвалебной статьей в адрес генерал-капитана — явной попыткой усыпить бдительность цензоров. Следующая статья высказывалась за право Кубы иметь свое правительство. Третий материал посвящался праву кубинцев на революцию.

Но главная взрывная сила газеты была не в статьях. Рядом с заголовком драматической поэмы Хосе Марти «Абдала» стояли слова: «Написано специально для «Патриа».

Герой поэмы, молодой вождь Абдала, звал своих соотечественников на борьбу с жестоким тираном:

…Сраженья часНастал.Вперед, на бой, на бой!Пусть наша воинская доблесть будетЩитом тебе, о родина моя!Последний вздох за Нубию отдам я;Для Нубии одной и наша сила,И наше мужество, и наша жизнь…

Гаванцы хорошо понимали, кого имел в виду Марти, когда писал о тиране, его солдатах, предателях и победившем их всех народе в незнакомой далекой Нубии. Колониальные власти тоже поняли это.

Стихами Пепе заинтересовался сам Ланса-и-Торрес, королевский прокурор.

К отечеству любовь —Не жалкая любовь к клочку земли,К траве, примятой нашими стопами.Она — бессмертье ненависти яройК тирану и захватчику страны…Чтоб жизнь была достойной, мы должныОправдывать ее борьбой и смертью!..Ведь родина надеется на насИ ждет, чтоб мы вернули ей свободу!

Прокурор нахмурился и откусил кончик сигары. Из-за бунтовщиков в Орьенте и Камагуэе все вверх дном и здесь, в Гаване. Подумать только, до чего дошло:

На поле битвы мы решим наш спор…Завоеватель гнусный, пробил часТвоей позорной смерти!

Да, это не шутки. Марти никого не обманет своей Нубией. Кажется, придется срочно заткнуть глотку этому сопливому стихоплету и всей его компании.

Дома Пепе не понимали по-прежнему. Дон Мариано сердито потрясал скомканным номером «Ла Патриа Либре», и донья Леонора не останавливала его. Она чувствовала, что муж прав в своем предвидении опасности.

Но что значили для Пепе предостережения родителей? Отец и мать считали его несмышленым школьником, а он чувствовал себя еще не вставшим в строй солдатом. Он очень хотел бы, чтобы донья Леонора походила на мать его любимого героя Абдалы, которая нашла в конце концов силы, чтобы понять сына и гордиться им.

Какие муки!.. Сколько скорби в сердце!Здесь плачет мать… Там Нубия зовет…Я сын… И я нубиец… Не колеблюсь:Прощай! Иду я родину спасать!

Эти слова, вложенные Пепе в уста Абдалы, лучше и лаконичнее любых других передают душевные переживания юноши зимой 1869 года. Он, конечно, догадывался, что сыщики генерал-капитана взяли его на заметку, однако если даже слезы матери не могли поколебать его решимости, то слежка тем более не могла этого сделать.

А террор волонтеров захлестывал Гавану. Облачка порохового дыма неслись над черепичными крышами. На улице Корралес волонтеры закололи двух негритят, кричавших «Виве Кубе!», а неподалеку от Пасео дель Прадо поставили к стенке даже нью-йоркского фоторепортера.

В один из последних январских вечеров с саблями наголо они вломились к Мендиве.

Поэт знал, что рано или поздно эти гости обязательно пожалуют. Он предусмотрительно переправил в надежное место Армаса и все то, что могло оказаться уликой, — карты Орьенте, флаг Яры, портрет Сеспедеса, черновики статей и прокламаций в поддержку независимости.

Но улика нашлась. В столе доньи Микаэлы, жены Мендиве, оказалась повстанческая кокарда.

Мендиве бросили в тюрьму «Кастильо дель Принсипе». На дверях «Сан-Пабло» появился замок.

Грустный и молчаливый, Пепе проводил дни в конторе табачной лавки, куда устроили его друзья Мендиве.

Он попытался поступить в колледж «Сан-Франсиско де Ассиз», где хотел сдать экзамены за третий год обучения на бакалавра. Отца удалось было уговорить, но в дело вмешались волонтеры. Они побывали в гостях у директора колледжа, тот пригласил Пепе и, сокрушенно вздохнув, развел руками. Ему очень жаль отказывать дону Хосе Марти, но что поделаешь, в колледже нет ни одного свободного места.

Юноша чувствовал, как в сердце вползает отчаяние.

Пепе жаждал действия, но, потеряв Мендиве, никак не мог связаться с заговорщиками Гаваны. Те, кто уцелел после репрессий и еще не перебрался на восток, были очень осторожны. Они не хотели довериться юноше, который, хотя и выпустил «Эль Диабло Кохуэло» и «Ла Патриа Либре», был сыном полицейского. Вести о ходе войны были обрывочны, разноречивы и в общем неутешительны. Даже в «Сан-Пабло» нашелся человек, который счел, что ему по пути с Испанией, а не с Кубой. Карлос де Кастро сын столичного богача, решил вступить в первый батальон гаванских волонтеров.

Теперь Пепе нередко встречал бывшего одноклассника в мундире лейтенанта. Весь вид его, казалось, говорил: «Здесь, в Гаване, хозяева мы, испанцы. Так было, так и будет!»

Но питомцы Мендиве верили, что будет не так. От их имени Пепе составил и вместе с Фермином Домингесом подписал коротенькое письмо: «Компанье-ро, снилась ли тебе когда-нибудь слава предателя? Ты знаешь, как испокон веков наказывали предателей? Мы считаем, что ты как бывший ученик сеньора Мендиве дашь объяснения в ответ на это письмо».

Дон Мариано начинал с уважением поглядывать на сына. Он ценил в людях прежде всего честность и верность. Пепе нельзя было упрекнуть в недостатке того и другого.

Наступила осень 1869 года. Мендиве сослали в Испанию, и гнездом его «птенцов» стал тихий дом Домингесов на улице Индустриа, 122. Здесь нашел молодой Марти то, чего ему так недоставало после ареста Мендиве, — интеллектуальную атмосферу и духовную поддержку. Именно здесь он понял всю правоту слов побежденного и больного Боливара, который на вопрос «Что же теперь делать?», заданный растерянным доктором, ответил: «Побеждать!»

Прежде Фермин Домингес не всегда и не во всем соглашался с Пепе. Сын богатого адвоката, он симпатизировал южанам в годы гражданской войны в Соединенных Штатах. С годами друзья стали единомышленниками. Пылкий, увлекающийся Пене и спокойный, рассудительный Фермин — они прекрасно дополняли друг друга.