Анатолий Собчак - Жила-была коммунистическая партия

Коммунисты были довольно последовательны, изобретя ярлык "антисоветская деятельность", или проще – "антисоветчина". Дело в том, что сама "советчина", как таковая, была лишь ширмой перед тоталитарным фасадом, а не каркасом имперского здания. Роль каркаса отводилась КПСС и ее карательным органам. Декларированные как всевластные органы народной (всенародной!) демократии, Советы ни на какую власть не претендовали. Не для того Троцкий, Парвус и Ленин их придумали еще в 1905 году, не для того крепил советскую систему человек, признававший сверху донизу только свою личную власть, – Иосиф Сталин.

Всевластие Сталина могло утвердиться только благодаря всевластию коммунистической партии, которая могла подмять под себя государство и всю страну только благодаря Советам. Отсюда и простой в своей очевидности вывод: Советы – неотъемлемая принадлежность тоталитаризма. Как и любая псевдодемократическая структура, они были способны породить лишь диктатуру. С коммунистами или без коммунистов!

К пониманию этого нас подвела сама жизнь. О необходимости принципиального реформирования всех властных структур, доставшихся нам от тоталитаризма, демократы говорили еще в 1989 году. Уже тогда было ясно, что и Съезд народных депутатов, и многоступенчатый парламент (съезд – Верховный Совет) равно неприемлемы независимо от состава депутатов. Состав может быть разным, но результаты работы этих органов (с коммунистами или без оных!) будут примерно одинаковы в силу конструктивной неспособности данной системы быть системой властной и одновременно демократической.

В течение семи десятилетий существования советской власти в партийную номенклатуру попадали вовсе не одни лишь отбросы общества. На входе (внизу) система засасывала, как пылесос, не одну лишь пыль да прах из самой что ни на есть народной, здоровой основы. Но во что превращались эти люди, пройдя по кругам номенклатурного восхождения!

И во что превратились многие народные депутаты России всего за четыре года советского барства в комиссиях и комитетах Верховного Совета… Любая неограниченная власть по своей природе самодостаточна: она не нуждается ни в обратной связи, ни в каком-либо самосовершенствовании. Как говорил Вольтер, любая власть разлагает, абсолютная власть разлагает абсолютно. В этом причина той метаморфозы, которая столь быстро произошла с Руцким, Хасбулатовым и иже с ними. Они могли искренне считать, что Верховный Совет занят делом, как проклятый принимая закон за законом, одну поправку к Конституции за другой, а некие враги из стана Президента и правительства толкают под руку, разрушают такую красивую и удобную для них законодательно-государственную химеру.

В этом смысле весьма показателен процесс изменений, происшедших с Верховным Советом России с августа 1991 года до сентября 1993 года.

Сейчас мало кто помнит об эпизоде, происшедшем сразу же после провала августовского коммунистического путча. На первом же послепутчевом заседании Борису Ельцину пришлось объявить перерыв, выйти на балкон Белого дома и самому поднять победный трехцветный флаг новой России. Случилось так, что депутаты уже в то самое первое утро свободной России почему-то вдруг стали цепляться за флаг РСФСР – красное знамя с голубой полоской, серпом и молотом. Почему? Ведь весь период трехдневного противостояния и ожидания штурма трехцветный флаг был символом новой, демократической России, символом победы над кровавыми полотнищами эпохи коммунизма. Этот эпизод очень характерен для Верховного Совета. Достаточно вспомнить, что в его составе было почти 84 процента функционеров бывшего режима: 24 процента – работники союзного и республиканского уровня (министры, работники центральных ведомств, сотрудники аппарата ЦК КПСС и Российской компартии и т. д.); 27 процентов – функционеры среднего (областного, краевого) звена – в основном партийные работники; 33 процента – директора предприятий, председатели колхозов, секретари райкомов и т. п.

Эти люди отнюдь не были противниками коммунистического режима. В противостоянии с союзными властями у них был свой интерес: получить больше власти, стать менее зависимыми от союзных структур, выйти на политическую авансцену. К тому же они оказались (многие поневоле) в роли преследуемых, что вызывает естественную защитную реакцию. Кто-то очень точно заметил: если вы хотите заставить человека проникнуться какими-то убеждениями, начните его за них преследовать!

Одно дело теоретически понимать, что Советы – не демократические и органически с демократией не сопрягаемые органы власти, другое – узнать это изнутри, убедиться в этом на собственном опыте. Наверное, мне очень повезло: в советском властном котле я варился всего два года. Срок достаточный, чтобы обжечься, но явно недостаточный, чтобы отказаться от тех идеалов, ради которых я решился на собственное "хождение во власть". При этом я, будучи "советским парламентарием" как член Верховного Совета СССР, с самого начала стал членом Межрегиональной депутатской группы, которая была первой легальной оппозицией в советском парламенте.

Декабрист Михаил Лунин, уже в Сибири, однажды меланхолически заметил, что официальный его титул все удлиняется и удлиняется. Сначала – просто государственный преступник. Потом – государственный преступник, осужденный по второму разряду. Потом – государственный преступник, осужденный по второму разряду со ссылкою в Сибирь навечно. Тут-то Михаил Сергеевич Лунин и съязвил, что в Англии сказали бы короче: Лунин – член оппозиции. Так уж случилось, что за два последних перестроечных года мой титул тоже разросся. Недавно наткнулся в столе на запасы неизрасходованных собственных визитных карточек: от народного депутата СССР до члена Верховного Совета СССР, председателя Ленинградского городского Совета народных депутатов и, наконец, мэра Санкт-Петербурга (а сначала Ленинграда) – всего за два с половиной года. Из них два – в чистой оппозиции коммунистическому режиму, а затем в очень сложных оппозиционных взаимоотношениях с Верховным Советом Российской Федерации и Ленинградским (Петербургским) городским Советом (так уж произошло помимо моей воли с самого начала работы председателем Совета, а затем мэром города).

Именно эта оппозиционность во многом определила мою судьбу. Собственно, только с августа 1991 года для меня по-настоящему и началось то "хождение во власть", о котором я писал еще в первой своей книге о рождении советского парламента. А значит, началась и особая пора испытаний на этом поприще.

Быть в оппозиции несравненно удобнее, чем нести на себе бремя ответственности за принятие решений пусть даже на муниципальном уровне "северной столицы России". Так сложилось исторически не только в нашей стране (но в нашей, где по существу оппозиции никогда не было, эта истина только очевиднее). Оппозиционер – что-то вроде соискателя или поклонника. Он мало за что отвечает, любое его предложение заманчиво уже потому, что он критикует власти, которые всегда – в большей или меньшей степени – его опасаются. Они "не знают, как надо". Он утверждает, что знает, даже если на самом деле и понятия не имеет. У находящегося в оппозиции положение всегда более выигрышное: ведь за ним ореол борца с несправедливостью и надежда, что будет лучше.