Даниил Галкин - В тени сталинских высоток. Исповедь архитектора

Однажды на большой перемене ко мне подошел Иван. Оглянувшись вокруг, тихо произнес:

– Слушай, ты ведь сочиняешь стишки. Помнишь «Чижика-Пыжика»?

– Ну, сочиняю, а при чем здесь «Чижик-Пыжик»?

– Понимаешь, я тоже решил сочинять. Для начала я переделал «Чижика-Пыжика». Вот, послушай: «Бибик-Бобик, где ты был, на Подоле водку пил». Ну как? А дальше целый день выкручиваю мозги. Ничего не получается. Помоги.

Я был в нерешительности. Мне не хотелось обижать учителя, которого я уважал и даже слегка побаивался. В то же время привычка сочинять вредные стишки сразу нашептала мне концовку «талантливого» начинания Ивана. В завершенном виде она звучала так:

Бибик-Бобик, где ты был,На Подоле водку пил,Запил водку молоком,Пришел в школу молодцом.

Иван заржал как конь. Но клятвенно принял мои условия, что все это останется при нем. В случае же провала он сразу признает свое авторство. Я не мог представить, что Иван с жестокой бессовестностью нарушит свое обещание и буквально на следующий день эпиграмма станет достоянием всей школы. Когда я, захлебываясь от гнева, уличил Ивана в гнусном предательстве, он со злорадной насмешкой ответил:

– Ты сам все расплескал. Я здесь ни при чем. Выкручивайся как умеешь. Сочинительство полностью твое, я к нему не имею никакого отношения.

Наша дружба нарушилась всерьез и надолго. Отношения немного восстановились, когда жертвой массовых арестов оказался его отец – единственный кормилец многодетной семьи. Но прежнего доверия уже не было, хотя мы к тому времени повзрослели и другими глазами смотрели на прошлые обиды.

Мысль о предстоящем общении с Бибиком на ближайшем занятии физкультурой вместо обычной радости пугала и настораживала. Но процесс прошел в обычном режиме. Занятие закончилось, все стали расходиться. Я уже был у самого выхода, когда он меня окликнул и, схватив за плечо, уволок в глубину зала. Очень больно вывернув мои податливые уши, он в еще более резкой манере, чем обычно, изрек:

– Ну что, великий горе-поэт, и до меня очередь дошла?

Далее последовал длинный монолог с многочисленными красочными эпитетами в мой адрес. В завершение сильнейшим пинком в зад он выставил меня за дверь. Униженный и оскорбленный, хотя первопричина была во мне, я уныло побрел домой. Движение отдавало болевыми ощущениями в пятой точке. Нестерпимо ныли распухшие уши. На душе было гадко. Но нет худа без добра. Пинок физкультурника оказался еще одним толчком к критическому переосмыслению собственных поступков. Изменились форма и содержание стихов. Их тематика стала шире, безобиднее, душевнее.

Пожалуй, последний мой злой выпад примерно через два года после инцидента с Бибиком был осознанно направлен в адрес заведующей учебной частью школы Елены Пасюк. Чья-то невидимая «мохнатая» рука помогла молодой малоопытной учительнице с небольшим стажем работы занять это престижное кресло. Яркая и красивая внешне, она была высокомерна, неуживчива, конфликтна и груба. С ее появлением школу стало лихорадить. Начались унизительные разборки за малейшие проступки школьников, принявшие характер словесных экзекуций. Особую, необъяснимую ненависть завуч испытывала к мальчишкам. Ходили слухи, что, несмотря на относительно молодой возраст, она преуспела в количестве замужеств и разводов. Быть может, это было одной из причин ее злобного отношения к будущим представителям сильного пола. Я оказался в «черном» списке ребят, к которым она относилась с особой жестокостью. На общих собраниях она представляла школьников как самых недостойных, морально разложившихся личностей. Нас обвиняли в поступках, которые мы не совершали.

С пафосом, во всеуслышание, завуч любила громогласно заявлять, что таких недоумков, как мы, следует исключать из школы, отправлять в исправительные колонии, а по достижении совершеннолетия – в более строгие учреждения.

Слово «тюрьма» не звучало, но все понимали, что она подразумевала под этими словами. Часть учителей не разделяли ее бесчеловечную позицию, некоторые отмалчивались. Были и подпевалы. По-видимому, они лучше всех ощущали атмосферу надвигающихся событий.

Мой внутренний протест и гнев вылились в привычную для меня стихотворную форму:

На островочке пресвятой ЕленыТоварищ Бонапарт в изгнанье доживал.Туда сошлем Елену непременно,Всех в школе ее злющий нрав достал.

В отличие от инцидента с учителем физкультуры я жаждал вызова в ее кабинет, чтобы высказать все, что накипело. Ослепленный злостью, я не думал о возможных негативных последствиях для себя, а также сколько огорчений доставлю родителям. Но конфликта, к счастью, не произошло. К всеобщему облегчению, завуч вскоре ушла на повышение в городской комитет образования. Однажды я столкнулся с ней в центре Полтавы. Мгновенной реакцией на неожиданную встречу стал саркастический вопрос:

– Вы все еще здесь и мучаете людей? А я-то думал, что вас, ко всеобщей радости, куда-нибудь сослали!

Она в долгу не осталась:

– Если бы моя воля и власть, я бы такое насекомое, как ты, размазала по тротуару. Но и без меня ты будешь обязательно наказан!

Ее холодные красивые глаза смотрели на меня с нескрываемой ненавистью. А зловещее предсказание сбылось буквально через несколько дней. В «каштановой войне» был поврежден правый глаз, о чем я писал выше.

С особым теплом, не остывшим с годами, я вспоминаю учителя географии. Внешне он напоминал запорожского казака. Это впечатление усиливали расшитая белая рубашка и мягкий певучий голос с ярко выраженным украинским акцентом. И фамилия у него была соответствующая – Козаченко. Его уроки завораживали учеников, а меня даже гипнотизировали. Он темпераментно рассказывал о разных странах и континентах. Создавалось впечатление, что он сам там неоднократно бывал.

Я настолько полюбил его уроки, что прямо-таки бредил географией. Обширная информация, которую он щедро перекачивал в юношеские мозги, перемешивалась у меня с приключенческими сюжетами книг из нашей домашней библиотеки. И я с мальчишеским тщеславием первым торопился к доске. Мое активное желание пересказать тему урока учитель всегда одобрял широкой улыбкой. Но если меня уносило в сторону, Козаченко выразительным жестом доброжелательно давал понять, что я не единственный в классе желаю выступить. И, не успев досказать все, что хотелось, я с огорчением садился на свое место.

В те далекие годы в большом дефиците были наглядные школьные пособия и плакаты. Особенно это ощущалось на уроках географии. Мне захотелось как-то восполнить этот пробел. Через несколько дней по тематическому плану предстояло перекочевать из матушки Европы в далекую Америку. Мы знали, что эта заморская держава была, наряду с Великобританией и Францией, самой агрессивной в мировом масштабе. В печати нещадно клеймили капиталистическую Америку.