Георгий Калиняк - Герой советского времени: история рабочего

В городе была довольно развитая промышленность, но предприятия были небольшие, с малым количеством работников. И только на чулочной фабрике и машиностроительном заводе их было много.

Я часто ходил мимо машиностроительного завода. Его одноэтажные корпуса выходили на улицу, и через окна просматривались темноватые цеха, горящие горны, стоящие около них наковальни и кузнецы. Кузнецы грохотали молотами по малинового цвета полосе железа, и оно задорно отфыркивалось фонтанами золотистых искр.

Я уже тогда решил, что мой путь будет лежать только на завод. И я не изменил своему детскому решению.

В Витебске было несколько кожевенных заводов, а также несколько деревообрабатывающих и кирпичных. Очковая и игольная фабрика, спиртоводочный завод. Было много кустарей: выпекающих хлеб, сапожников, портных, канатчиков – вообще людей нужных профессий.

На окраине города стояло несколько неработающих кирпичных заводов. От былой заводской жизни остались только высокие захолоделые трубы, внутри которых были заделаны скобы, и мы, мальчишки, по этим скобам забирались на самый верх. С высоты было страшно смотреть на маленькие человеческие фигурки внизу и было страшновато видеть под собой пустоту.

Самой высокой точкой в городе была Успенская горка, названная так по имени стоящего на ней Успенского собора. Старожилы вспоминали, что в соборе останавливался со своими лошадьми страшно культурный император французов Наполеон Бонапарт, когда он в 1812 году шел на Москву.

К моменту нашего приезда Успенский собор был в заброшенном состоянии. От былого величия остался только высоко взметнувшийся позолоченный крест да туча галок, населявших звонницу собора.

Витебск в большей своей части был застроен деревянными домами, имеющими приусадебные участки земли. Брат жил в таком доме, принадлежавшем родителям жены брата. На приусадебном участке росли великолепные груши дюшес, бессемянка, яблоки апорт, белый налив, хинин и огородная зелень.

Эта тихая улочка, на которой стоял дом, заросшая травой, как [и] ряд соседних улочек, одним концом выходила на берег речушки Витьбы. На том участке, где стояли две водяные мельницы, река была полноводной и глубокой; можно было купаться и плавать. Ниже плотин бежал слабенький ручеек, в котором даже в самом глубоком месте вода не доходила до моих мальчишечьих колен. Высокие берега Витьбы были [особенно] живописны в последний четверг перед Пасхой. Тогда верующие возвращались из церкви с запасенными свечками, и в густом мраке весенней ночи на разных уровнях двигались, плыли трепетные огоньки, делая ночь очаровательной.

Днем берега Витьбы, усеянные всяким хламом и заросшие бурьяном, были абсолютно непривлекательны.

В семье, где жил брат, главой правительства, диктатором была теща Мария Афанасьевна. Эта пятидесятилетняя женщина небольшого росточка, крепко сбитая, с устоявшимися взглядами на жизнь, людей и обстоятельства, правила в доме железной рукой. Только ее муж, добрейший человек с белой шикарной бородой, выходил из повиновения на короткое время, когда приходил ночью под хмельком. Он работал официантом в ресторане. Но это были мимолетные бунтарские вспышки. Под руководством Марии Афанасьевны я проходил хорошую школу трудовых навыков.

В мои обязанности входило обеспечить семью водой. Колонка была в 150 метрах, и нужно было с двумя ведрами не раз туда прогуляться.

Вместе с Иосифом Прокопьевичем мы заготавливали дрова. Прокопьевич был муж Марии Афанасьевны. Мытье полов. Зимой уборка снега. Работа в саду. А когда родилась у брата дочь, приходилось нянчить племянницу. И вообще, работы по дому хватало. Самой неприятной работой было раз в году чистить выгребную яму.

В воскресенье часов в восемь утра я отправлялся за хлебом к Давиду Марголину. При подходе к его дому-пекарне меня встречал вкусный запах свежевыпеченного хлеба. Ради праздника я покупал пеклеванный[7]хлеб. Приходилось экономить. Хлеб был с румяной корочкой и тмином. Очень аппетитный и вкусный.

А какие Даня выпекал кухены – лепешки из белой муки, покрытые растопленным сахаром. Это была розовая мечта каждого витебского мальчишки – раздобыть нужную денежку и полакомиться кухеном.

Вечером в воскресенье меня посылали на центральную Замковую улицу. Там, сияя витринами, находился колбасный магазин Ленке, так называли розовощекую, статную, в хрустящих белых одеждах мадам – хозяйку этого магазина. От разных колбас и ветчин накапливались обрезки, и она их продавала значительно дешевле основной продукции.

Теща и ее семья уважали старые традиции и религиозные праздники. Нет, они не особенно верили в Бога и боженят, но праздники отмечали обязательно.

Эти торжества являлись первопричиной того, что на Пасху, Рождество и Масленицу жарилось и выпекалось много вкусного, и часть годовой экономии уходила на эти торжества. Было у Марии Афанасьевны умение принять гостей, организовать стол, и к этому столу приготовить все своими руками без рецептов Молоховец[8].

И это делал человек почти безграмотный. Не могу понять, где и как она научилась кулинарному мастерству. Видимо в таких делах нужно, кроме умения, иметь талант, вдохновение и божью искру в руках.

Все живущие в этих домах, на этих улочках пожилые люди трудились, иногда немного воевали друг с другом и соседями, но кровопролитных баталий не происходило. Было у них больше мира, чем войны.

Эта улица и этот дом стали на пять лет моим пристанищем.

На следующий год я пошел в школу в четвертый класс. Это была вновь организованная неполная школа-семилетка, в которой не было первых двух классов, а старшим был пятый класс. С признательностью и нежностью вспоминаю простое деревянное сооружение, населявших его учителей и ораву шумливых школьников. Тогда школы были платные.

Мы тогда еще были очень бедны и далеки от нынешних новых светлых школ с десятками классов, спортивным залом, столовой и другими нужными помещениями.

Мы только иногда мечтали о дворцах просвещения, но зримо не представляли их. Но и в нашей скромной школьной обители, где частично еще занимались по старым учебникам Киселева, Малинина и Буренина, мы учились не хуже нынешних школяров. И дружба между нами была крепкой, хотя порой мы критиковали в стенной газете своего ближнего. Я уже не говорю о снежках зимой. Тут война шла каждую большую перемену.

В основном, все школяры были учениками-тружениками. Заметной фигурой у нас был только Изя Лабковский, которого ничто не интересовало, кроме математики и физики. Он поклонялся формулам и символам, выражавшим их. У него был философский ум.