Вячеслав Хотулёв - Клавдия Шульженко: жизнь, любовь, песня

— Вы знаете такого композитора, Валентина Кручинина?

— Нет, а что он сочинил?

— Вот эти две гениальные вещицы. Я к вам специально из Киева приехал.

— Где вы остановились?

— Чепуха. Вечером уезжаю.

Посмотрев ноты, Клава рассмеялась:

— Позвольте, Павел. Но ведь это вальс начала века, «Три собачки» называется. Разве его сочинил ваш друг?

— Правильно, — спокойно ответил Павел. — Только не три, а «Две собачки». Это обработка. Аранжировка. Важно то, что здесь есть то, что нужно на сегодняшний день. Хватит петь о страстях и прочих глупостях, — ударение он сделал на последнем слоге. — У вас, Клава, появится свой репертуар. Вы первая в нашей советской стране будете петь не всякую там чепуховину, простите, а наши советские песни про наш советский быт!

— Я, право, не знаю, — неуверенно сказала Клава. — Вы можете оставить мне ноты?

— Конечно! — обрадовался Павел. — Я их переписал специально для вас.

— Скажите, только честно. Цветы… Ваша идея?

— Увы! У меня таких денег нет. Это И. П. Г. Вас это огорчило?

— Вот еще глупости! — фыркнула Клава, и почему-то покраснела, и быстро спросила, чтобы переменить тему: — А что вы еще написали?

— Ну… у меня много всего. «Авиамарш», например…

— «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью»? Это действительно вы? — Клава с восхищением смотрела на молодого поэта. Раньше ей не приходилось разговаривать с поэтами, да еще с такими знаменитыми.

Молодой поэт скромно потупился…

Пора, наконец, рассказать об Изе Яковлевне Кремер. Этим именем еще долго будут досаждать Шульженко. Кремер была кумиром дореволюционной Одессы. Ее гастроли по городам России собирали неслыханные аншлаги и вместе с тем провоцировали скандалы. Позднее то, что она исполняла, назвали весьма странно: «интимная лирика». Она была красива, чуть полновата. Смесь еврейской и южно-славянской крови сделала ее характер непредсказуемым, а ее — неуправляемой. По крайней мере, так казалось ее многочисленным поклонникам. Кремер не отличалась пуританским нравом, и богатые мужчины юга России соревновались между собой, чтобы делать ей необычайно дорогие подарки. В гражданскую войну она оставалась в Одессе, продолжая петь в ресторанах города. Очевидно, Иза страдала политическим дальтонизмом, ей было все равно кому петь — белым, красным, «жовтно-блакитным», но все же она смекнула: если придут красные, ей несдобровать. На одном из последних кораблей Иза уехала в Стамбул, где некоторое время продолжала петь перед русскими эмигрантами, но уже не было того скандального успеха, не было тех денег, того поклонения и обожания, не было уже той счастливой женской зрелости, когда наперед знаешь, кого надо выбрать из многочисленного сонма поклонников; надвигалось угрюмое, мрачное будущее…

В 1942 году на экраны страны вышел фильм «Александр Пархоменко». Там есть такой эпизод: пожилая певица с папироской в зубах низким голосом полупоет-полуговорит текст какого-то замшелого романса. Эту маленькую роль блистательно сыграла незабвенная Фаина Георгиевна Раневская. Леонид Осипович Утесов уверял, что это — копия Изы Кремер. По манере исполнения — возможно, но внешность!.. Как говорится, ничего общего. Сегодня, увы, подтвердить или опровергнуть это невозможно. Но вот что написал Л. Утесов об Изе Кремер в своей книге «С песней по жизни»: «Видное место на эстраде занимала Иза Кремер, исполнительница „интимных“ песенок, как ее называли афиши. Ноты с портретом этой артистки с кокетливо поднесенным к губам пальчиком имели очень большой успех. Кремер была очень одаренным человеком, в ее номерах, бесспорно, была искренность, но что она пела и как она пела? Она пела, вернее, совсем интимно напевала, о черном Томе с горячими ладонями, о модели от Пакена, о Бразилии и Аргентине, „где небо синее, как на картине“. Она сама сочиняла свои песенки, где сочеталось немножечко экзотики, немножечко эротики и немножечко любования роскошной жизнью. Кругом шла война, люди гибли, голодали, проявляли чудеса героизма, а здесь милая, чуть изломанная женщина пела для офицеров (белой армии. — В. X.), на один день вернувшихся с фронта, для окопавшихся тыловиков, для кокоток, для спекулянтов, для тех, кто бежал в Одессу, потеряв чины и званья…»

Не обращая внимания на некоторую идеологическую ангажированность (ибо таковы были правила игры в бывшем СССР), любознательный читатель все же сможет создать впечатление об этой певице, сегодня навсегда забытой. Но Утесов не совсем прав. В разгар первой мировой войны Иза Кремер пела песенку о прощании девушки с солдатом. Песня называлась «Ах, эти платки, все эти платочки». Вероятно, она стала неким прообразом знаменитого «Синего платочка».

Надо заметить, что любое сравнение с Изой Кремер безмерно раздражало Клавдию Шульженко. Но тень Изы еще долго будет витать над нею. Впрочем, об этом — позже.

Глава 4

…Клава тайно от своих друзей разучивала две новые песенки. Наконец-то появились вещи, написанные специально для нее. «Мой репертуар!» «Мой репертуар!» Она представляла, как на концерте после «Снился мне сад в подвенечном уборе» скромненько скажет: «Сейчас я исполню песни из своего репертуара!» Мама, послушав ее домашние репетиции, одобрительно кивнула:

— Хороша песня, на «Маруся отравилась» похожа.

Отец досадливо хмыкнул:

— Вот именно — «отравилась». Только в кабаках и петь.

Но дочери ничего не сказал. Последнее время он ее опасался, уж больно вспыльчивой стала дочурка. Взрослая уже. Пора замуж выдавать.

Клава теперь торопилась домой из театра, чтобы скорей сесть за пианино, предварительно наглухо закрыв окна. Она пела вполголоса, чтобы на улице ее не слышали. Компании, танцы, вечеринки — все было забыто.

Синельников с неудовольствием наблюдал, как Клава спешила уйти, едва заканчивалась репетиция, и отпускал, если она вдруг отпрашивалась. Он видел, что она чем-то возбуждена и увлечена, и чувствовал, что не его театром.

Надвигались летние гастроли в Ростове-на-Дону. Синельников решил не брать Клавдию, что существенным образом повлияло на ее дальнейшую судьбу.

Она в последнее время в одиночестве гуляла по городу, заходила в книжные магазины. На круглых тумбах, оклеенных афишами, она читала: «Анна Орлова в собственном репертуаре». В магазинах продавались ноты, изданные еще до революции: «Песни и романсы несравненной Веры Колибри», «Песни репертуара Анастасии Вяльцевой», «Песни из репертуара незабываемой Варвары Паниной»… «Скоро и мои ноты будут также продаваться, — думала Клава, пролистывая желтые страницы, и уже с упрямством сказала себе: — И афиши будут на всех тумбах».