Александр Яковлев - Омут памяти

Ох, как намаялась мать за свою жизнь. Но, будучи глубоко набожной, верила в милосердие. «На все воля Божья». Не раз выговаривала своим уже взрослым дочерям, когда они поругивали то Хрущева, то Брежнева: «Нельзя так о царях, девки, нельзя». Папа посмеивался. У него было свое отношение к «царям». Он то снимал со стены портреты «вождей», то обратно вешал. Это было его поощрением или наказанием за те или иные поступки или проступки. Так он лишил своего уважения Хрущева и Брежнева, а еще раньше Сталина, отправив их портреты на чердак.

Мои родители и есть мои поводыри по жизни.

Очень часто люди гадают, откуда у человека такой характер, а не другой. Один порядочен и честен, другой — пройдоха и мошенник. Один тянется к знаниям, а другой — олух царя небесного. Не знаю. Но о себе думаю так: это не я академик, а моя мама, не умевшая ни читать, ни писать. Вовсе не я был одним из руководителей партии и государства, а мой отец, крестьянин, обладавший поразительным здравым смыслом и прозорливым умом. У меня до сих пор остались воспоминания об отцовском единоличном хозяйстве, о коллективизации и раскулачивании, о его отношении к жизни, к простым людям и начальникам. Я до сих пор поражаюсь точности его характеристик. Особенно волновала его судьба крестьянства.

Мы с Ниной, женой моей, каждый год навещаем могилки моих и ее родителей. Просим прощения, что не всегда хватало времени на внимание к ним — суета, да и свои заботы. С сестрами близки до сих пор — ежегодно встречаемся в родительском доме.

Деревня наша сегодня — три полуразвалившихся дома, жителей нет, только дачники наезжают. Все разбежались, в том числе и семьи четырех братьев моего отца и мы сами. Переехали в поселок Красные Ткачи, что на Московском шоссе, в пятистах метрах от Карабихи, от имения Николая Алексеевича и Федора Алексеевича Некрасовых. Там сейчас музей великого поэта.

Отец мой стал работать лесником. Братья устроились: Федор — сапожником, Дмитрий — возчиком дров на винном заводе, Павел — шорником на ткацкой фабрике, Евгений — пастухом в совхозе. Двое погибли на фронте, двое вернулись с войны инвалидами, а старшего, Федора, не взяли в армию по старости.

Моей деревне в какой-то мере повезло. Мой двоюродный брат Костя опубликовал книжку «Осиновские чудаки», в которой рассказал о нашем детстве и жителях деревни.

В церкви меня нарекли Александром, в сельсовет за метрикой отправился мой дед. Пришел он туда с двухлетним опозданием, к тому же забыл сказать, что мне уже стукнуло целых два года. Так и записали год рождения — 1925. Потом пришлось восстанавливать возраст через врачей, поскольку в восьмой класс таких маленьких не принимали. Атак бы и в армию взяли только в 1943 году, глядишь, послали бы в нормальное военное училище, а там и войне конец. Наверняка застрял бы в армии. Но это я пишу просто так, в угоду вольному воображению: а что было бы, если бы…

Я был у родителей первым ребенком. Потом родились сестры — Лена, Катя, Галя, Люся и Тамара. Лена и Галя умерли в детстве. Одна от простуды, другая от коклюша. Екатерина, Людмила и Тамара, слава богу, живы. Одна живет в Ярославле, другая — в Ростове Великом, а третья — в Угличе. У них дети, мои племянники. Ну, естественно, мужья — Алексей Шумяцкий, Владимир Суворов, Александр Катышев. Один — учитель, другой — инженер-электрик, третий — мастер на часовом заводе.

Никто не знает, кто научил меня читать, а читать начал лет с четырех-пяти. Подозреваю, что дед. Он любил меня и как-то выделял среди других внуков. Самой ценной наградой для меня было разрешение деда залезать на черемуху, что другим возбранялось. Я, конечно, раздувался от гордости, мои двоюродные братья обижались.

Все свое детство провел, понятно, с деревенскими мальчишками, города не знал, представления о городской жизни у меня не было ни малейшего. Первую железнодорожную станцию я увидел в 13 лет. Летом весь день проводил в лесу. Проказничали вместе с двоюродными братьями. Николай погиб на фронте, Костя стал членом Союза писателей СССР.

Самое любимое увлечение — грибы. Мы знали все места, знали, где родятся белые грибы да и все другие. Знали каждую тропочку в лесу, чуть ли не каждый кустик, под которым должно что-то расти. Собирали ягоды, но уже с меньшим интересом, поскольку собирать, например, землянику — дело хлопотное, и она как-то не очень торопилась в корзинку или в стакан, сразу в рот попадала.

Насколько помню, мы начали ходить по грибы лет с четырех. Матери наши радовались, похваливали, но раза два нам крепко попало. Однажды мы настолько увлеклись, что притопали домой очень поздно, уже темнеть начинало. Ну, естественно, дядя Федя ремешком своих Николая и Костю погладил, что касается меня, то отец ограничился ворчанием. Мама, конечно, шумела. Может, заблудились ребята. Леса были в то время большие, густые, да и волки водились.

У нас под окнами рос огромный дуб. Вечерами я побаивался его. Темный такой. Чудилось, что на сучьях прячутся таинственные звери. Я вслушивался, как вкрадчиво и задумчиво шелестят листья и разговаривают между собой на своем загадочном языке. Иногда казалось, что я понимал их воркотню, и мы вместе сочиняли какую-нибудь сказку. Мальчишеская фантазия не знала пределов. Самым красивым для меня было время, когда цвели картошка и лен. Нам разрешали печь картошку в риге, когда сушили зерно, и гонять лошадей в ночное. Вот там темными ночами от фантазии распухали головы. Разные истории и случаи были страшнее один другого.

В дедушкином доме, кроме нас, жили еще двое сыновей с семьями. Было очень тесно, три хозяйки на кухне. Жили дружно. Завтракали, обедали и ужинали вместе, за одним столом, из общего большого блюда, напоминающего таз. Помню, как получил от деда подзатыльник за то, что первой же ложкой зачерпнул мясо, а это было против правил. Надо было сначала жидкое съесть, а потом мясо.

Общими усилиями братья построили нам небольшой дом на окраине деревни. Я хорошо помню, как мы вечером шли по овинникам, переселяясь в новый дом. Меня на закукорках нес дядя Женя. До сих пор в памяти осталось четкое изображение нашего перехода на окраину деревни. Весь скарб был отвезен заранее. Но прошло совсем немного времени, и дом сгорел. Я был в лесу, за мной прибежали мальчишки, кричат: ваш дом сгорел! Когда я прибежал в деревню, на пожарище были уже отец с матерью, вернувшиеся с поля. Я помню, как тетя Рая, прибежавшая из деревни Кондратово, ходила по пожарищу с палкой, искала, не осталось ли чего на пепелище. Мама плачет, отец растерян. Остались только лошадь с телегой — в поле была с отцом, да коровы и овцы — в стаде паслись.

Мы переехали обратно к дедушке. Говорили, что дом подожгли. Сельсовет нам продал пустующий дом. Братья помогли его перевезти и поставить. Но снова прошло не так уж много времени, как и этот дом загорелся. Была ночь. Первой проснулась мама. Выбежала на улицу, упала на траву, у нее отнялись ноги, слава богу, временно. Отец стал выбрасывать из окон разные вещи. Лошадь гуляла на улице, а вот корова сгорела.