Грейс Слик - Любить кого-то?

И правда.

Большинство людей, пишущих автобиографии, постоянно ноют об ошибках своих родителей - но не я. Когда меня наказывали, я не удивлялась. Обычно, в наказание за плохое поведение, меня отсылали одну в комнату, но это случалось так редко, что я не помню, чтобы это портило мне жизнь. Что можно сказать? Я просто знала, что сделала что-то не так. Когда ты ребенок, ты знаешь, за что наказан.

Не хочешь быть наказанным - не безобразничай.

Я понимала это, но почти никогда не ныла. Я была либо слишком глупа, либо слишком счастлива (или то и другое вместе), чтобы понять, когда ныть можно. Однако, родители почему-то считали, что я постоянно чем-то недовольна, и иронически прозвали меня Нытик, что для них значило "девочка, которая вечно жалуется". Не знаю, что они имели в виду, но, поскольку говорили они дружелюбно, я воспринимала это нормально. Я звала отца Шляпа, потому что он всегда носил шляпы. Мой дядя звал тетку Лыжей из-за ее длинных костлявых ног. Я звала свою дочку Болванчиком, потому что в младенчестве у нее было удивительно смешное выражение лица. Так что вся семья страдает от глупых прозвищ.

Иногда, когда мои родители хотели пойти в гости или просто погулять, они нанимали молоденькую тихую школьницу, Эльву, посидеть со мной. Она приходила - косы уложены в "корзиночку", очки на носу - с полной сумкой уроков и парой романов. Я занимала себя традиционной игрой в переодевания или развлекалась, рисуя портреты Эльвы. Всегда неприятно, когда за тобой наблюдают, особенно если стесняешься (а она очень стеснялась), но, чтобы правильно передать форму и цвет, мне нужно было рассматривать ее - как можно ближе. Она тихо страдала, но, вежливая девочка, всегда хвалила законченный рисунок.

Иногда, правда, я шла вместе с родителями, потому что их идея "вечера в городе" заключалась в ужине в пятизвездочном ресторане. Помню, однажды, декабрьским вечером 1948 года, мы втроем ехали на нашем старом "Бьюике" 1938 года в ресторан "Комната Тонга" в отеле "Фэйрмонт", когда отец сказал: "Мы должны тебе сказать кое-что, но только тогда, когда доедем".

Неопределенность.

Когда мы приехали, родители попросили меня сесть с ними за столик, а не слоняться вокруг или кататься на карусели, которая была в одном из залов. "У нас для тебя хорошие новости," - сказали они. - "Скоро у тебя будет маленькая сестренка или братик". Мои родители беременность не планировали, но мне показалось, что это - в порядке вещей. Теперь я понимаю, что никогда не слышала фразы "детская ревность", пока не стала слишком взрослой, чтобы быть ей задетой, поэтому моя врожденная ревность почти не проявлялась.

Мой брат, Крис, родился в сентябре 1949 года в больнице Святой Марии в Сан-Франциско. Я помню только, что мама с большим животом и маленьким чемоданчиком уехала в больницу, а через пару дней вернулась с крошечным кричащим мальчиком. Младенцы обычно очень смешно выглядят, и Крис не был исключением. Его кожа была темно-розовой, а на макушке торчал клочок ярко-рыжих волос. Я видела, что мать не отходит от него; постоянное кормление, укачивание, укрывание, закутывание, пеленание и пение колыбельных. Это выглядело абсолютно ненужным, и мне стало понятно, что профессия няни или школьной учительницы не сильно меня привлекает, как и возможность иметь много детей.

Девять лет разницы между Крисом и мной сделали совместное времяпровождение несколько проблематичным. Он обычно не хотел делать того, что хотелось мне, и наоборот. Я, конечно, иногда нянчилась с ним, но, когда ему исполнилось восемь и с ним стало можно нормально общаться, я уже уехала учиться в нью-йоркский колледж. Сейчас мы иногда видимся, но я живу в Лос-Анджелесе, а он в Пало-Альто, поэтому наши встречи довольно редки.

Кровные узы - не всегда крепкие.

Может быть, потому, что мои родители не планировали еще одного ребенка, меня воспитывали не так, как большинство девочек. Они, конечно, не дарили мне бейсбольный шлем и щитки, но круг моих возможностей был необычно широк для ребенка женского пола. Считая их манеру воспитания консервативной, я должна признать, что они терпимо относились к моему упорному нежеланию постигать искусство домохозяйки. Если мне что-то нравилось, они меня поощряли. Но это было позже.

Я видела, как готовит мама: процесс состоял из нарезания продуктов, включения и выключения конфорок и духовки, двигания сковородок, вытирания пролитого, сервировки стола и мытья посуды. Не возбуждает. Когда я спросила ее, действительно ли ей нравится готовить, она сказала: "Это необходимо, как чистка зубов".

Балет же, наоборот, очарователен, прекрасен, изящен, и под конец все хлопают, поэтому я настояла на уроках балета. Растяжка, касание, поворот и поклон, запоминание позиций, плие у станка, примерка костюмов, и, наконец, день выступления. Мы исполняли "Щелкунчика", и я даже прорепетировала свою партию еще раз в гримерке. Но когда пришло время выйти на сцену, мне показалось, что есть еще кое-какие интересные движения, которые могут пригодиться в партии Феи сладостей, поэтому я сделала свою версию этого кусочка. Когда спектакль закончился, руководительница подошла к моей матери. "Может, у Грейс есть талант в других областях," - сказала она. Так что я была не только слишком маленькой или толстой для балерины; стало очевидно еще и то, что выполнять указания - не моя стихия.

6. Кончик

Мои начальные знания об искусстве секса оставляли желать лучшего. Буквально. Поскольку мои родители никогда не ходили по дому без одежды, я не представляла, как выглядят их тела, а тем более чьи-нибудь еще. Они обычно ложились спать на пару часов позже меня, и отец всегда выключал весь свет в доме.

Однажды ночью, часа в 3 ночи, я лежала в постели, не думая ни о чем конкретно, когда мой отец встал, чтобы дойти до ванной. Для этого ему надо было пройти мимо моей комнаты, дверь была открыта, а так как на нем была только пижамная рубашка, я успела краем глаза заметить его сокровища. Я не знала о конструкции с одним пенисом / двумя яйцами, и мне показалось, будто у него в промежности болтается третья рука. Подозреваю, что темнота добавила гениталиям таинственности.

На следующий день я рассказала одной из своих подружек постарше - ей было девять - о том, что видела, а она посмотрела на меня, как будто у меня мозги были величиной со спичечную головку. "А, конечно... Это кончик", - сказала она. У нее был такой снисходительный взгляд, словно она только что произнесла один из латинских медицинских терминов.

Ух, вот это по-настоящему сложно.

Итак, я начала с размытого видения мужчины с, так сказать, пальцами в промежности, а первое услышанное мной название для мужского аппарата больше подходило для кукурузных хлопьев на завтрак: