Анна Баркова - Восемь глав безумия. Проза. Дневники

— В масштабах десятков миллионов людей? — с интересом спросила я.

— Да, даже в таких масштабах, — услышала я жестяные слова, произнесенные жестяным голосом калеки.

— Точка зрения хотя и не новая, но интересная. В официальной версии она как будто не принята.

— Ладно, поговорим о другом, — вдруг услышала я не жестяной, а человеческий голос. — Помнишь первые годы? Гражданскую войну? Я пришел с фронта. Вы все голодные, раздетые, работали в редакциях. Грязь, вши, интервенция… А какое настроение!

— Да, у нас только и радужных воспоминаний, что первые годы, вши, тиф, интервенция и апокалиптические чаяния мировой социальной революции… В те годы один будущий оппозиционер утверждал, что через три-четыре года человеческая психология неузнаваемо переродится… Наступит новое небо и новая земля… А в тридцатых годах этот пророк помешался и под каждым стулом в своей комнате искал агентов НКВД.

Дверь приоткрылась. Сиделка с заученно-приветливым лицом заглянула в комнату и якобы озабоченно спросила:

— Не много ли вы разговариваете? Вредно.

Больной нахмурился и раздраженно возразил:

— С другими больше приходится разговаривать, — и, насильственно сменив голос, закончил:

— Ничего не вредно. Я все сам знаю, ступайте.

Сиделка бесшумно вышла, а больной снова настроил ухо по направлению к двери. Через несколько секунд мы услышали, как она говорила, видимо, в телефонную трубку приглушенным голосом:

— Да, приезжайте. Посмотрите сами.

Затем воровато-осторожный звук — положена телефонная трубка. Неприятно защемило под ложечкой. Влипла, что ли? В самом безопасном месте… у героя, лауреата Сталинской премии… Интересно…

Хозяин, словно прочитав мои мысли, тихо заметил:

— Ничего. Это мой друг приедет, познакомишься. Человек очень крупный. Он сможет пристроить тебя… И в отношении реабилитации может много сделать… Но будь ты благоразумна, — он поправился, — будь ты здравым советским человеком, честным гражданином. Ей-богу, это нетрудно. Тут тоже очень интересная работа. Только не чурайся… Очень важная и ценная работа секретного порядка. Ты умна, довольно наблюдательна.

— Это что же, осведомителем, что ли, куда-нибудь? — стараясь оставаться спокойной, спросила я. Беспощадное, ледяное любопытство овладело мной.

— Брось ты эти жалкие фразы, «осведомителем»… Честным советским работником, желающим если не искупить свою вину, допустим, что вины не было, то хотя бы желающим доказать на деле свою полную преданность родине и народу.

Опять родина и народ! Как и из какого материала изготовлена психика этих людей? Вот полутруп, пожертвовавший всем и получивший в воздаяние ящик эмалированных и золоченых игрушек, квартиру, всесторонне наблюдающий за ним медперсонал. Этот полутруп санкционирует, как власть имущий, бессмысленное, гнуснейшее, ошибочное принесение в жертву чему-то миллионов людей. И он же, мой старый друг, знающий, откуда я и кто, предлагает мне патриотическую должность мерзавца. Он считает это если не искуплением, то священной готовностью выкупаться в грязи во имя родины и народа. А может быть, это провокация, ловушка? Нужно держать ухо востро. Больной тихо продолжал:

— Мы старые друзья, и я скажу тебе: за мной до некоторой степени следят, то есть, вернее, не за мной, а за теми, кто у меня бывает: знаешь, социальное положение, политические взгляды, прошлое моих знакомых — все это, конечно, должно быть известно партии и органам безопасности… Я сознаю это. Кроме того, меня хотят уберечь от ненужных травм.

— Понятно! А с кем это тебе приходится много толковать? Сейчас ты это сиделке заметил.

— А-а! — неохотно ответил Основин. — Ну, бывают у меня частенько разные иностранные делегации, журналисты тоже… и заграничные, и наши… Приходится говорить много… утомляюсь. Но я понимаю, что это очень важная часть моей работы. Надо убедить зарубежных, доказать им…

«…что у нас и живые мощи горят энтузиазмом и патриотизмом и лгать умеют здорово», — усмехнулась я про себя. А вслух спросила:

— Ну, кто же все-таки сейчас приедет?

— Он — мой большой друг, как я уже сказал, и в то же время он возглавляет этот — ну как бы выразиться? — это наблюдение партии и правительства за моим домом и за моими знакомыми. Он сам предупредил меня об этом.

— То есть о том, что он — соглядатай.

— Ну, не совсем так. Ты уж слишком упрощаешь.

— Хорошо. Не соглядатай, а партийное око, блюдущее твою чистоту, неподкупность и недоступность враждебным влияниям. И медсестра в экстренных случаях, подобных сегодняшнему, спешно и украдкой по телефону вызывает профессора.

Больной рассмеялся, нельзя сказать, чтобы очень уж веселым смехом.

И тут же явился он. Звонка мы не слыхали, не слышали и шагов в соседней комнате. Услышали только стук в дверь. Признаюсь, я поежилась, а хозяин особенно блаженно заулыбался.

Вошел. Бритый, полный. Несмотря на округлость форм, черты лица четкие. Подтянутый, щеголеватый. Возраст 45–50 лет. Штампованный действительностью и литературой облик бдительного стража госбезопасности. До обидного штампованный, обычный, привычный, кого так легко узнать даже в суматохе, в большой толпе, будь он в военном или в штатском платье.

С лежащим хозяином дома он поздоровался очень по-дружески. На меня взглянул без особенной заинтересованности, но с профессиональной внимательностью. Основин отрекомендовал меня, гость любезно пожал мою руку и назвал свою — довольно видную — фамилию.

Между хозяином и вновь пришедшим начался разговор: здоровье, какие-то общие дела, какие-то с кем-то о чем-то совещания. Я молчала, как всегда в присутствии незнакомых лиц… да еще и «лицо» такое было, с которым любой разговор мог повернуться в самую опасную сторону.

Минут через десять хозяин кивнул на меня гостю:

— Вот то, что тебе нужно… К личному секретарю… Помнишь?

Лицо гостя сделалось еще более четким. Он устремил на меня неприятно изучающий взгляд. Должна признаться: выражение «то, что тебе нужно» очень покоробило меня. Я оскорбленно насторожилась и залюбопытствовала.

— Дважды отбарабанила, — улыбнулся хозяин. Его широко открытые слепые глаза блестели неживым блеском. — Теперь просит реабилитации, да не дают, предлагают удовлетвориться амнистией… Ну, настроение, сам понимаешь… жить негде, работы нет. А по правде говоря, человек хоть и очень запутавшийся, но в основе наш…

Именитый гость выслушал все это очень внимательно, оглядел меня с головы до ног, затем бесстрастно и сухо выговорил: