На передней линии обороны. Начальник внешней разведки ГДР вспоминает - Вернер Гроссманн
Что меня ожидает, где я буду жить, каким требованиям я должен соответствовать, как сложатся отношения с преподавателями и сокурсниками? Что я буду делать после года учебы в школе? Впрочем, я не из робких, могу хорошо приспосабливаться к новой ситуации, быстро нахожу общий язык с людьми и не падаю духом.
Выхожу на Восточном вокзале Берлина. Надземкой доезжаю до Александерплатц и иду пешком до здания ЦК, расположенного на углу улиц Вильгельма Пика и Пренцлауер Аллее. О моем прибытии знают, на проходной меня встречает человек. Без лишних церемоний меня усаживают в легковую машину, и мы мчимся в направлении района Панков. В Нидершенхаузене мы сворачиваем в тихую улочку. Проезжая мимо, я читаю табличку с названием «Улица Чайковского». Затем машина останавливается перед небольшим зданием.
Берлин послевоенный
Меня приветствует человек лет сорока пяти. Не называя своего имени, он представляется сотрудником отдела кадров Центрального Комитета СЕПГ. В последующие дни я узнаю, что его зовут Петер Шайб. В Главном управлении разведки он работает заместителем начальника отдела кадров, а впоследствии уходит на партийную работу. Сегодня он проводит первичный инструктаж. Я должен сдать мое удостоверение личности и другие документы. Это в какой-то мере вызывает у меня раздражение, но я все же думаю, что товарищи хотят еще раз проверить личные данные.
Мне с трудом удается скрыть свое удивление при получении нового удостоверения личности, выданного на другое имя. «Отныне твоя фамилия Олльдорф», — как бы между прочим говорит инструктор по кадрам и настрого приказывает мне не называть своей настоящей фамилии. Некоторое облегчение я почувствовал, увидев, что могу оставить свое имя.
Памятуя свое обещание сразу же написать жене, справляюсь о почтовом адресе. И что вижу на лице своего визави: усмешку или недовольство? Все же он называет мне номер абонементного почтового ящика. «Письма, которые ты захочешь отправить, сдавай в секретариат школы». Обычными почтовыми ящиками, по его словам, я не имею права пользоваться. И никаких телефонных звонков.
Войдя во вкус, инструктор по кадрам продолжает свои наставления: «Ты не можешь в письмах давать адрес или телефон школы, что-либо писать о делах школы, сообщать о преподавателях или других курсантах». Я объясняю это себе тем, что Центральный Комитет должен защищать себя от классового врага.
То, что по вечерам покидать территорию я могу только в сопровождении какого-нибудь другого слушателя, а возвращаться не позднее 22 часов, кажется мне чрезмерным. Однако дальше — больше: «Запрещается также рассказывать другим курсантам подробности о прошлом и личных связях, называть адреса, только место проживания, никаких точных данных о профессии и последнем месте работы». Итак, я никому не могу рассказывать, что 2 года учился в Дрезденском техническом университете на отделении подготовки учителей по профобучению факультета педагогики и культурологии, но не окончил, недоучился 2 семестра до получения диплома. Собственно, я обязан был прервать учебу, чтобы стать первым секретарем комитета Союза свободной немецкой молодежи (ССНМ) университета, что я и сделал. Но потом ко мне несколько раз подходил сотрудник ЦК СЕПГ, разговаривал со мной, с проректорами, партийным руководством и моей женой. И вот я здесь, и зовут меня теперь не Вернер Гроссманн, а Вернер Ольдорф. После инструктажа получаю распорядок работы школы. Предъявляю удостоверение и могу войти в общежитие. Оно расположено напротив учебного корпуса. Там я буду проживать в одной комнате с еще двумя курсантами.
Меня ожидает сюрприз, когда я вместе с инструктором вхожу в комнату: за столом сидит молодой человек, которого я знаю по Дрезденскому университету. Когда я с радостью называю его по имени (я же свое сохранил), он подносит указательный палец правой руки к губам и говорит: «Его они мне тоже изменили». После школы Гюнтер Хершель, по профессии электротехник, будет работать заместителем начальника отдела оперативной техники.
Лишь много позже я получу свое дежавю. Будучи уже в отставке, читаю в книге Вольфганга Леонгарда «Революция отпускает своих детей» о том, как автор молодым человеком в 1942 году был зачислен в Советском Союзе в школу Коминтерна. Вплоть до деталей узнаю правила поведения, которые стояли и в распорядке нашей школы. Его «партийное имя», как его определяет Леонгард, — Линден. Там он встречает бывших соучеников московской школы им. Карла Либкнехта, которых он больше не должен знать. Яна Фогелера, сына немецкого художника Хайнриха Фогелера, зовут Ян Данилов, Мишу Вольфа, моего будущего начальника и предшественника на посту шефа Главного управления разведки, — Ферстер.
На следующий день на улице Чайковского начинается школьная жизнь. В маленьком помещении сидят 30 слушателей потока. Нам представляются руководитель школы Бруно Хайд и его заместитель — философ Ханс Ольшевски. Он слепой. Как о личностях мы не узнаем о них ничего, даже о Бруно Хайде. Нам было бы интересно узнать, что до 1933 года он являлся членом группы «Красные студенты» Берлинского университета им. Гумбольдта и работал в разведке КПГ. Для нас они — ответственные сотрудники ЦК СЕПГ без биографии.
А мы учимся в школе ЦК. Учебный план первых месяцев не позволяет сделать никаких выводов. В учебный план включены исторический и диалектический материализм, политическая экономия капитализма и социализма, история КПСС, рабочее движение Германии. Курс должен продлиться один год. Моя семья получает 300 марок и деньги на оплату квартиры. Я получаю. как и любой другой, еще 90 марок на книги. Как и другие курсанты, я покупаю на них произведения Маркса и Энгельса, а также тома Ленина и Сталина.
Отпуск дают летом, а также на Рождество и Новый год В период между ними посещение семей не предусмотрено. Для наших жен мы доступны только по письмам через абонементный почтовый ящик Они могут оставлять сообщения по телефонному номеру в Центральном Комитете. Пройдут недели, прежде чем мы их увидим.
5 октября 1952 года родился мой сын Харальд. Жена сразу же отправляет телеграмму. Мне сообщают об этом лишь через 14 дней. Я прошу о предоставлении мне отпуска на выходные дни. Просьба отклоняется. Неоднократные разговоры с заместителем, а затем и с руководителем школы безуспешны. Только после того, как я энергично настаиваю на поездке домой, неожиданно свершается демократический акт. Руководство школы отдает принятие решения на усмотрение слушателей курса. На партсобрании все голосуют за молодого отца. Бруно Хайд больше не противится, и я могу, наконец-то, поехать
