Набоков: рисунок судьбы - Эстер Годинер
научился Бог весть в какие ранние годы – ещё тогда, когда, в сущности, никакого былого и не было. Эта страстная энергия памяти не лишена, мне кажется, патологической подоплёки… Полагаю, кроме того, что моя способность держать
при себе прошлое – черта наследственная. Она была и у Рукавишниковых, и у
Набоковых».1 Ловим на этом признании и не преминем лишний раз уличить: эти
вечные набоковские «ни-ни» – скорее фигура речи, своего рода заклинание прирождённого эгоцентрика, убеждённого индивидуалиста-недотроги, вечно пре-бывающего на страже автономии и независимости своей личности, – однако на
поверку, как выясняется, вполне отдающего себе отчёт в важности наследствен-ных черт своего характера. Свою память Набоков считал унаследованной, скорее всего, от отца. Многие свои тексты, и не только публицистические, Владимир Дмитриевич, на зависть сыну, писал по памяти и сразу набело. «Отец …
знал прозу и поэзию нескольких стран, знал наизусть сотни стихов (его люби-мыми русскими поэтами были Пушкин, Тютчев и Фет – о последнем он написал
замечательное эссе), был специалистом по Диккенсу и, кроме Флобера, высоко
ценил Стендаля, Бальзака и Золя, с моей точки зрения – презираемых мной посредственностей».2
В интервью 1973 года, вспоминая отца, Набоков сказал, что он скорбит по
человеку, научившему его «ответственности в истинном смысле этого слова …
нормам нравственности … принципам порядочности и личной чести, которые
передаются от отца к сыну, от поколения к поколению».3 Набоков видел в отце
представителя «великой бесклассовой русской интеллигенции, себя определяя
как либерала в старом понимании этого слова».4
При всех оговорках, которые напрашиваются из-за неоднозначности
смыслов, преемственность здесь очевидна: Бойд справедливо отметил, что
3 ВН-ДБ. С. 30.
4 Долинин А. Истинная жизнь… С. 221.
5 ББ-АГ. С. 257.
1 ВН-ДБ. С. 60-61.
2 Nabokov V. Speak, Memory. NY., 1989. Р. 177.
3 Интервью Марти Лаансоо с В. Набоковым. Цит. по: ББ-РГ. С. 22.
4 Цит. по: Dragunoiu, Dana. Liberalism // Nabokov in Context. Cambr., 2018. Р. 240.
17
«идеалы личной свободы, которые отстаивал В.Д. Набоков, имели скорее за-падноевропейское, чем русское происхождение».5 Их и освоил сын своего от-ца, и в эмиграции эти идеалы очень ему пригодились. Так же, как отец, свободный от сословного снобизма, Набоков был совершенно безразличен к тому, откуда пришёл человек, какого он рода-племени, религиозного или социального происхождения, – ему было важно куда он пришёл. Неслучайно ближайшее
окружение обоих составляли люди из категории selfmade.
Ну, и «моя нежная любовь к отцу – гармония наших отношений, теннис, велосипедные прогулки, бабочки, шахматные задачи, Пушкин, Шекспир, Флобер и тот повседневный обмен скрытыми от других семейными
шутками, который составляет тайный шифр счастливых семей».6
Они были очень разные: отец, посвятивший жизнь общественному
служению, и сын-эгоцентрик, для которого «в мире нет ничего, что я ненавидел бы сильнее артельной активности».1 Вместе с тем, политическую деятельность отца Набоков глубоко уважал, чувствуя в ней и понимая её как
подлинное его призвание. К тому же он всегда знал, по «обтекающему ду-шу чувству», что «мы с ним всегда в заговоре, и посреди любого из этих
внешне чуждых мне занятий, он может мне подать – да и подавал – тайный
знак своей принадлежности к богатейшему “детскому” миру, где я с ним
связан был тем же таинственным ровесничеством, каким тогда был связан с
матерью или как сегодня связан с сыном».2
«Моя нежная и весёлая мать…» – в память о ней Набоков хотел назвать
свои воспоминания «Мнемозина, говори».3 Материнское «Вот, запомни,..» на
дорожках и тропинках Выры оставило «отметины и зарубки», которые «были
мне столь же дороги, как и ей». «Она во всем потакала моему ненасытному
зрению. Сколько ярких акварелей она писала при мне, для меня».4 «О, ещё бы,
– говаривала мать, когда, бывало, я делился с нею тем или другим необычай-ным чувством или наблюдением, – ещё бы, это я хорошо знаю…».5 По мнению Веры, именно матери Набоков был обязан своими творческими наклон-ностями.6 Счастье, как известно, это когда тебя понимают: «Кажется, только
родители понимали мою безумную, угрюмую страсть … ничто в мире, кроме
дождя, не могло помешать моей утренней пятичасовой прогулке. Мать пре-5 ББ-РГ. С. 40.
6 ВН-ДБ. С. 167.
1 ББ-РГ. С. 487.
2 ВН-ДБ. С. 162.
3 ББ-АГ. С. 750.
4 ВН-ДБ. С. 27, 32.
5 Там же. С. 30.
6 Шифф С. Вера. С. 65.
18
дупреждала гувернёров и гувернанток, что утро принадлежит мне всецело».7
Она слушала, со слезами восторга и умиления, первые стихотворные опыты
сына, переписывала их в альбом.
Отец, какие бы суждения ни случалось ему узнавать о юном своём поэте
(например, К. Чуковского или И. Бунина – не слишком воодушевляющие), вплоть до агрессивно-категорического Зинаиды Гиппиус («передайте своему
сыну, что он никогда не будет писателем»),8 всегда, тем не менее, поддерживал его. В Тенишевском училище, вспоминал Набоков, «мои общественно
настроенные наставники … с каким-то изуверским упорством ставили мне в
пример деятельность моего отца».9 По уставу этого педагогического учрежде-ния полагалось периодически встречаться с родителями учеников, и отцу
наверняка было известно возмущённое «себялюбец» в характеристике сына.
Но у нас нет и намёков на то, что Владимир Дмитриевич, с его неукоснительным уважением к свободе личности, когда бы то
