В изгнании - Феликс Феликсович Юсупов
Дивон очень понравился Булю. В особенный восторг приводил его Монблан: «Здесь рай земной!» – восторгался он.
Я отправлял его на лечебный душ, и он, когда находился под струей, веселил персонал витиеватыми приветствиями и бурными выражениями благодарности.
Выбирая Дивон местом отдыха, я надеялся побыть там наедине с Ириной, но наш «тет-а-тет» был непродолжительным – где бы мы ни оказывались, мы всегда в конце концов встречали знакомых.
Через пару недель я восстановил силы и уже мог совершать длительные прогулки. Первый визит мы нанесли моим старым учителям, месье и мадам Пенард, жившим в Женеве. Моя радость от свидания удваивалась удовольствием предаться с ними воспоминаниям моего детства. Целью другой прогулки было имение, приобретенное некогда моими дедом и бабкой на берегу озера Леман. Вилла «Татьяна», которую я видел впервые, была сдана американцам. Они, узнав, что я являюсь сыном владельцев, приняли нас очень радушно и предложили нам посещать их. Мы рассчитывали, что по истечении срока арендного договора станем пользоваться виллой сами. Место было приятное, дом великолепный и просторный, его окружал сад, тянувшийся до берега озера. Нам нравилась перспектива жить здесь, и это обещало множество удобств. Но вот навязчивого вида Монблана, на который выходили все окна, было вполне достаточно, чтобы отказаться от этого намерения.
Мои шурины Федор и Дмитрий приехали к нам в Дивон. К концу сентября курс моего лечения закончился, и мы вчетвером отправились в Италию.
Из этой поездки мне запомнился беспокойный, сумбурный отъезд, багаж, заброшенный в поезд на ходу, и особенно дурное настроение моих спутников, считавших меня ответственным и за опоздание, и за весь связанный с этим хаос. Во всяком случае, не я был причиной забастовки, задержавшей нас на два часа на Миланском вокзале. Как и в Сиракузах несколькими месяцами раньше, манифестации сопровождались криками: «Да здравствует Ленин! Да здравствует Троцкий!», особенно неприятными для нашего русского слуха.
В Венеции мы встретили старых друзей, среди них миссис Уильямс. Венецианские друзья привели нас к княгине Морозини. Сумрачный и роскошный дворец Морозини – один из самых красивых в Венеции. Княгиню, высокую, очень красивую, все побаивались по причине ее острого язычка и саркастического ума. Федор сразу же оказался под прицелом ее язвительного внимания. Окинув его оценивающим взглядом, она бесцеремонно указала на него пальцем: «А это что?» – спросила она.
Мы провели в Венеции неделю. Несколько наших друзей отправились с нами во Флоренцию, где мы остановились на несколько дней, прежде чем отправиться к родителям в Рим.
Во все время пребывания в Риме будущее устройство нашей семейной жизни являлось темой беспрерывных обсуждений и споров. Мнения были разные: отец был убежден, что в будущем возвращение в Россию будет возможно, если не вероятно; мать в еще большей мере, чем мы, не разделяла его оптимизма, но оба сходились в желании ничего не менять в своем настоящем положении и определенно не желали покидать Рим. Оставался вопрос о нашей дочери. Ирина хотела забрать ее в Лондон. Я же решительно был против этого решения. Наша кочевая жизнь могла лишь повредить хрупкому здоровью ребенка. Ей требовалась спокойная обстановка и забота, которую моя мать могла обеспечить ей гораздо лучше нас. Итак, было решено, что она останется у бабушки и деда. Это решение, продиктованное, как казалось, взвешенным благоразумием, оказалось ничем иным, как заблуждением, о котором я вскоре не замедлил пожалеть. Мои родители, обожавшие внучку, потакали всем ее капризам, и ребенок вскоре стал настоящим деспотом.
* * *
Почти сразу же после нашего возвращения в Лондон известие об окончательном поражении Белой армии в Крыму развеяло наши последние надежды. В течение зимы мы узнали о трагической кончине адмирала Колчака, главнокомандующего Белой армии в Сибири, преданного чехами, покинутого союзниками и расстрелянного большевиками в Иркутске 7 февраля 1920 года. В марте генерал Врангель сменил Деникина и возглавил Белую армию, последние части которой, понемногу оттесненные к Крыму, были там окончательно разбиты.
Поражение генерала Врангеля означало конец гражданской войны. Ничто больше не противостояло триумфу Советов. Измученная и обескровленная Россия полностью попала под власть большевиков.
Последние осколки Белой армии были эвакуированы через Галлиполи и рассеялись по балканским странам. Генерал Врангель, уважение к которому было безгранично, не покинул свои войска. Разделяя с женой все лишения своих подчиненных, он заботился о нуждах этой маленькой армии в изгнании, все еще поддерживая в ней дисциплину. Лишь устроив судьбу всех своих солдат, генерал покинул Балканы и отправился с женой в Брюссель.
Родина окончательно закрылась для нас, и мы продолжали раздумывать о выборе места жительства. Отношение к эмигрантам было неприязненным, порой враждебным, и мы остро чувствовали это. Даже симпатия отдельных людей не могла победить это тягостное ощущение, усугублявшее печальное положение изгнанников.
Наши мастерские на Бельгрейв-сквер утратили свой основной смысл – снабжение Белой армии. Зная также, что множество русских беженцев осели во Франции, мы решили ликвидировать все дела в Лондоне и поселиться в Париже.
* * *
За несколько дней до отъезда, укладывая украшения Ирины, я задумался о судьбе наших украденных бриллиантов. В ту же ночь я увидел удивительно ясный сон. Мне приснилось, что я сижу в гостиной перед бюро, выдвигаю верхний ящик и перебираю его содержимое. В это время вошел некто, и я узнал в вошедшем одного из наших русских друзей, судьбой которого я тогда занимался, так как он и его семья пребывали в крайней нужде. Хороший музыкант, одаренный приятным голосом, он был одним из рьяных участников наших собраний. Во сне я видел, как этот молодой человек сел рядом со мной; видел, как сам я поднялся, направился к двери и обернулся, прежде чем выйти из комнаты. Этот человек все еще сидел возле бюро и шарил в ящиках. Потом схватил что-то и положил в карман…
Тут я проснулся. Под сильным впечатлением от этого сна я позвонил этому человеку и попросил его срочно зайти ко мне. Но чуть не повесил трубку, не договорив, так как устыдился, что уступил своему порыву. Как мог я обвинять друга, поверив всего лишь сну!? Как я буду себя вести, что скажу, когда он придет? Я хотел было отменить приглашение, придумать предлог, чтобы помешать его приходу, когда мне пришла идея восстановить сцену, увиденную во сне.
Я сел за бюро и стал ждать. Минуты казались мне часами. Наконец, появился тот, кого я ждал. Он вошел с самым естественным видом, хотя, казалось, был слегка удивлен, что его побеспокоили в такой ранний час. Я
