Константин Симонов - Глазами человека моего поколения: Размышления о И. В. Сталине

Я привел эту цитату еще и потому, что она раскрывает, как Симоновым делались записи бесед, раскрывает его «технологию», обеспечивавшую высокий уровень точности.

Остается сказать, что точка зрения Симонова, добросовестно воспроизводящего рассказанное ему, вовсе не всегда совпадает с точкой зрения его собеседников, да и вообще и беседы, записанные Симоновым, и «Глазами человека моего поколения», как и полагается воспоминаниям, субъективны. Было бы неосмотрительно видеть в них некий исторический приговор, это только свидетельские показания, хотя и очень важные. Симонов отдавал себе в этом ясный отчет и хотел, чтобы так понимали его читатели. Среди записей, сделанных им в больнице в последние дни жизни, есть и такая: «Может быть, назвать книгу «В меру моего разумения»». Он хотел подчеркнуть, что на абсолютную истину не претендует, что написанное и записанное им — лишь свидетельства современника. Но это свидетельства уникальные, огромной исторической ценности. Сегодня они для постижения прошлого нужны как воздух. Одна из главных задач, стоящих перед нами, без решения которой мы не сможем двинуться вперед в осмыслении истории, — ликвидировать создавшийся в последние десятилетия острый дефицит точных фактов и правдивых, достоверных свидетельств.

Составившие эту книгу рукописи, находившиеся в архиве К.М. Симонова, который хранится в его семье, к печати автором не были подготовлены. Продиктовав первую часть книги, Симонов, к сожалению, даже не успел или уже не смог ее вычитать и выправить. В книге сохранены даты диктовок, чтобы таким образом напоминать читателям, что писателю не удалось завершить работу над текстом. При подготовке рукописи к печати были исправлены явные ошибки и оговорки, неверно понятые при перепечатке с диктофона на бумагу слова и фразы.

Ведь сколько у нас загублено замыслов, столкнувшихся с суровым социальным заказом! В судьбе Симонова это сказалось большой мерой: все-таки «любимец» власти, молодой человек, сделавший головокружительную литературную и литературно-командную карьеру, лауреат 6 (!) Сталинских премий.

Надо было иметь твердость, чтобы потом через все это переступить, переоценить в себе и вокруг…

Здесь Константин Михайлович подтвердил в моих глазах свою репутацию историка, исследователя. Ведь каждая его запись, сделанная по следам встреч с вождем после войны, — бесценнейший документ, на который никто больше не рискнул.

А его позднейший, 1979 года, комментарий к стенограммам тогдашним — это уже акт серьезнейшей внутренней интеллектуальной работы. Работы казнящей, самоочищающей.

Война и Константин Симонов теперь неразрывны в памяти людей — наверное, так будет и для будущих историков нашего времени.

Очень важно для нас и то, что все Ваши всенародно известные и безоговорочно любимые творческие труды, касаясь почти всех важнейших событий войны, преподносятся читателю наиболее капитально, а главное — строго правдиво и обоснованно, без каких-либо попыток в угоду всяким веяниям послевоенных лет и сегодняшнего дня отойти от порою суровой правды истории, на что, к сожалению, многие из писателей, и особенно нашего брата, мемуаристов, по разным причинам идут так охотно.

Глазами человека моего поколения

Размышления о И.В. Сталине

23 февраля 1979 года

Прежде всего следует сказать, что рукопись, к работе над которой я сегодня приступаю, в ее полном виде не предназначается мною для печати, во всяком случае, в ближайшем обозримом будущем. В полном виде я намерен сдать ее на государственное архивное хранение с долей надежды на то, что и такого рода частные свидетельства и размышления одного из людей моего поколения смогут когда-нибудь представить известный интерес для будущих историков нашего времени. Что же касается тех или иных частей этой будущей рукописи, то я заранее не исключаю того, что у меня может появиться и желание, и возможность самому успеть увидеть их опубликованными.

В прошлом году минуло четверть века со дня смерти Сталина, а между тем мне трудно вспомнить за все эти теперь уже почти двадцать шесть лет сколько-нибудь длительный отрезок времени, когда проблема оценки личности и деятельности Сталина, его места в истории страны и в психологии нескольких людских поколений так или иначе не занимала бы меня — или непосредственно, впрямую, в ходе собственной литературной работы, или косвенно в переписке с читателями, в разговорах с самыми разными людьми на самые разные темы, не так, так эдак приводивших нас к упоминаниям Сталина и к спорам о нем.

Из сказанного следует, что Сталин — личность такого масштаба, от которой просто-напросто невозможно избавиться никакими фигурами умолчания ни в истории нашего общества, ни в воспоминаниях о собственной своей жизни, которая пусть бесконечно малая, но все-таки частица жизни этого общества.

Я буду писать о Сталине как человек своего поколения. Поколения людей, которым к тому времени, когда Сталин на XVI съезде партии ясно и непоколебимо определился для любого из нас как первое лицо в стране, в партии и в мировом коммунистическом движении, было пятнадцать лет; когда Сталин умер, нам было тридцать восемь. В этом году, когда ему было бы сто, нам станет шестьдесят четыре.

Говоря о своем поколении, я говорю о людях, доживших до этих шестидесяти четырех лет: репрессии тридцать шестого — тридцать восьмого годов сделали в нашем поколении намного меньше необратимых вычерков из жизни, чем в поколениях, предшествовавших нам; зато война вычеркивала нас через одного, если не еще чаще.

Поэтому оговорка первая: говоря как человек своего поколения, я имею в виду ту меньшую часть его, которая пережила Сталина, и не могу иметь в виду ту большую часть своего поколения, которая и выросла и погибла при Сталине, погибла если и не с его именем на устах, как это часто говорится в читательских письмах, которые я получаю, то, во всяком случае, в подавляющем большинстве с однозначной и некритической оценкой его действий, какими бы они ни были. И многое из того, о чем мне предстоит писать, они бы с порога не приняли — и за год, и за день, и за час до своей смерти.

Оговорка вторая: в своем поколении 1915 года рождения я принадлежу к очень неширокому, а точнее, наверное, даже к весьма узкому кругу людей, которых обстоятельства их служебной и общественной деятельности несколько раз довольно близко сводили со Сталиным. Я с двумя своими ныне покойными товарищами по работе на протяжении нескольких часов был на приеме у Сталина в связи с делами Союза писателей; один раз говорил с ним по телефону по вопросу, касавшемуся лично моей литературной работы; несколько раз присутствовал на заседаниях Политбюро, посвященных присуждению Сталинских премий и продолжавшихся каждый раз несколько часов. В этих обсуждениях участвовали и писатели, в том числе и я. Я слышал не только последнее выступление Сталина на XIX съезде партии, но и его, очевидно, самое последнее выступление на пленуме ЦК после этого съезда. Довелось мне потом много часов провести в Колонном зале, близко видя и мертвого Сталина в гробу, и людей, проходивших мимо этого гроба. В результате этого у меня отчасти были записаны, отчасти остались в памяти некоторые непосредственные впечатления, игравшие и продолжающие играть свою роль в моем восприятии личности и деятельности этого человека.