Анатолий Максимов - Операция «Турнир». Записки чернорабочего разведки

Эхо войны

Июньским днем я сидел на совещании в отделе. День выдался отличным: много солнца и голубого неба, что бывает редко в этих краях. Было скучновато. Вошел дежурный матрос и что-то сказал на ухо руководителю совещания. Тот подозвал меня к себе:

— При прокладывании траншеи обнаружен мертвый матрос. Сходи, разберись и доложи.

Меня проводили к месту происшествия. На глубине полутора метров были видны очертания человека в остатках матросской формы. Он сидел, пригнувши голову к коленям. Форма и ткани тела почти истлели, видны были кости — все говорило о том, что тело пробыло в земле достаточно долго. Я отвел матросов от ямы, выставил пост, приказав никого не подпускать к останкам. Выяснил обстоятельства обнаружения матроса и вызвал следователей из Североморска. Сам я предполагал, что событие связано с войной.

По срезу земли было видно, что человек находился в воронкообразной яме, которую присыпали сверху как бы другой землей. А что, если человека уже после убийства бросили в воронку, оставшуюся еще с войны?

Через час прибыл следователь, и я предложил ему свою версию.

— Все может быть. Могу сказать точно: труп пролежал в земле не менее пятнадцати лет. Более точно определит судебный эксперт.

— Значит, это могло случиться году в сорок третьем? Исчезновение матроса могло остаться в памяти людей того времени.

— Вот и хорошо. Поищи старослужащих из аэродромной команды, кто тянет военную лямку с тех пор.

В штабе я довольно быстро нашел фамилию, место службы и проживания одного из таких старослужащих. Уже первый разговор с ним позволил укрепиться в мысли, что матрос погиб во время войны.

— Немец нас особенно бомбил в конце сорок первого и в сорок втором. Иногда было по нескольку налетов в день. Уж очень ему досаждали наши истребители, охранявшие конвои судов из Англии и Америки. Как только Борис Сафонов поднимал свои истребители в воздух, немцы тут как тут. Точно не помню, но были вроде разговоры об исчезновении матроса. Может быть, спросить моего друга? Он тогда служил при штабе, был ближе к разным историям из жизни аэродрома.

И мы двинулись к другу. Это была удача: действительно, при одном из налетов немецкой авиации исчез матрос. Следов не нашли и посчитали его сбежавшим в тундру, а домой сообщили, что пропал без вести.

Пропал без вести… Что может для семьи хуже: ни жив ни мертв, почему-то считалось, что пропавший без вести обязательно в плену, а возможно, перебежал к немцам сам. Семью лишали всех льгот.

Исследуя останки матроса, мы нашли крохотный пенал из пластика, в котором каждый записывал свое имя, домашний адрес и личный номер. Все это помогло разыскать архивное дело. Но уж такая участь следователя — во всем сомневаться. Пенал мог быть подброшен. Поэтому ознакомились с надписями на ремне — фамилия совпадала. В деле говорилось, что у пропавшего матроса был перелом кости ноги. Это и решило дело — матрос и найденные останки — одно и то же. Видимо, во время налета матрос укрылся в воронке. Взорвавшаяся рядом бомба контузила его и он потерял сознание, выброшенная земля заживо погребла человека.

По указанию руководства я написал письмо в деревню, где матрос жил до войны. Нашлись мать, брат и сестры. Брат приехал к нам, был принят командованием авиадивизии и забрал останки. Его сопровождал политработник дивизии.

Так на моих глазах приоткрылась еще одна страничка истории войны. Через семнадцать лет удалось восстановить доброе имя погибшего воина.

За службу в авиадивизии мне пришлось пережить несколько авиакатастроф. Однажды я сидел в помещении отдела и писал отчет о встрече с одним из моих «помощников». Работу прервал начальник:

— Разбился штурман полка. Беги на КП и забери магнитофонную пленку с записями переговоров по радио руководителя полетов и штурмана.

Руководил полетами командир полка, соратник Бориса Сафонова по войне.

Полковник был бледен и глубоко затягивался сигаретой. Я знал, что со штурманом они были друзья. За год до войны прибыли сюда, в морскую авиацию, и всю войну сражались над Баренцевым морем.

— Слетается воронье, — грубо проговорил полковник, — теперь мне крышка — уволят. Лейтенант, четвертого за два года я провожаю на тот свет! Бери пленку…

Самолет упал на виду у поселка, не дотянув до посадочной полосы метров двести. Упал в болото и перевернулся. Через двадцать минут трактор поставил пятитонный истребитель в нормальное положение, но штурман уже был мертв. После опрокидывания самолета он потерял сознание, ударившись лбом о прицел, завис на ремнях сиденья и сдавил ими артерию на шее.

Созданной комиссии предстояло аргументированно ответить на три основных вопроса: не была ли катастрофа результатом ошибок летчика при пилотировании самолета, не случилась ли она из-за поломки двигателя, управления или приборов навигации и, наконец, не было ли здесь злого умысла?

На первый вопрос акт готовило командование авиадивизии, на второй — авиаспециалисты, а диверсионный вариант отрабатывали мы, особый отдел — в моем лице.

Я изучил магнитофонную запись, особенно участка, который касался аварийной ситуации вплоть до гибели летчика. Записи сохранил по сей день. Всего шесть минут. Триста шестьдесят секунд трагического полета.

Прослушав запись, потрясенный, я долго сидел молча. Голоса, их интонация, отдельные фразы роились в голове: «Трясет двигатель…», «Остановился двигатель…» и ударяющее по сердцу последнее «Ой, мама…» Перед глазами стояло лицо штурмана полка, всегда приветливого и жизнерадостного человека. Отличный фронтовой летчик. Несколько лет назад, спасая «МиГ» с остановившимся двигателем, остался жив. Тогда его наградили золотыми часами, он с гордостью показывал их мне. А нынче не получилось. Но почему? Да, проволочка с посадкой, растерянность руководителя полетов, его нечеткость в управлении ситуацией, о чем рассказывала магнитофонная запись.

Если бы были убраны шасси, то самолет, попав в болото, не перевернулся бы. Ох, уж это «бы». Шасси убрать — несколько секунд. Их-то у штурмана и не было.

Случаи остановки двигателя в воздухе было основным злом в эксплуатации «МиГов». Заводской брак. Уже работая в разведке, приходилось ставить источникам задание по технологии изготовления надежных лопаток для турбин реактивного двигателя — и через пять, и через десять и даже двадцать лет.

Лопатка турбины отрывалась и попадала между вращающимися частями двигателя, разрушая его. Так случилось и в этот раз. Двигатель остановился, до посадочной полосы не хватило 2–3 секунды.

Из того времени память приносит радостное и трагическое, доброе и злое. Но я не хотел бы иметь память, которая создает атмосферу только спокойствия и умиротворения. Если есть Бог, значит, есть и дьявол. Такова уж доля людей — жить в добре и зле. Пусть все будет при мне всегда — это жизнь, а она многогранна. Не хочу забывать. И не могу!