Военная контрразведка и армия. Записки ветерана органов военной контрразведки - Борис Васильевич Гераскин
На одной из очных ставок с абсолютно незнакомым человеком, выдавшим себя за вербовщика Лазарева в троцкистскую организацию, крайне возмущенный и утративший над собой контроль Илья схватил со стола следователя увесистую чернильницу и нанес ею удар по голове лжесвидетеля. Тут же сам потерял сознание и очнулся уже в камере.
Пройдя через тюремные муки, Илья Лазарев выстоял, ни одного протокола допросов не подписал, никого из сослуживцев и знакомых не опорочил. Выиграть неравную схватку со следователями НКВД ему помогли железная воля и мужество, вера в правду и свою невиновность. В июне 1939 года дело на Илью Лазарева вынуждены были прекратить, из заключения его освободили, восстановили в партии и, подлечив в Сочи, вернули на работу в Госплан СССР.
В откровенных беседах он никогда не высказывал обид и жалоб в связи с арестом, не отождествлял партию с репрессиями, считал, что в острейшей классовой борьбе ошибки и издержки неизбежны.
Но тяжелые физические и моральные испытания не прошли для Ильи Лазарева без последствий, подорвали его здоровье. Начало отказывать сердце, он серьезно заболел и был помещен в больницу для старых большевиков в Сокольниках, на улице Стромынка. Я периодически его навещал. Меня поражали в Илье потребность деятельности, неугомонность даже у смертной черты. Тогда часто проводились пленумы ЦК КПСС по сельскому хозяйству, и он носился с идеей послать туда письмо с предложениями по совершенствованию аграрной политики.
22 июля 1957 года, в возрасте 59 лет, Илья Лазарев умер.
К рассказанному добавлю, что семья Ильи — Рая и двое детей — ежегодно выезжала на лето к родственникам на Украину, в Полтавскую область. В 1941 году застигнутая врасплох войной семья осталась на оккупированной немцами территории. Сам Илья с первых дней Великой Отечественной войны и до полной победы служил офицером на фронте в саперных частях. Уволился только в 1946 году в звании инженер-майора. Судьбе угодно было, чтобы дивизия, в которой он служил (2-й Украинский фронт) освобождала село, где находились в оккупации Рая с детьми. Подобное иначе как счастливым и редким событием не назовешь. Чем не волнующий сюжет для повести?..
В детстве и юности большая часть года, естественно, проходила в стенах школы. Из-за переездов отца мне довелось учиться в городской и сельской школах, в украинской и русской. Нельзя отрицать, что средняя советская школа многое дала моему поколению. Широко открыв перед ним двери к образованию, она сделала его грамотным. Школа воспитала моих ровесников патриотами, людьми долга, научила жить не только личными интересами.
Вместе с тем система школьного образования была чрезмерно политизирована. Искусственно революционизировались многие события отечественной и зарубежной истории, жизнь и творчество даже таких выдающихся деятелей русской и украинской культуры, как Пушкин, Толстой, Шевченко и Франко. С другой стороны, из учебной программы были исключены Достоевский, Бунин, Есенин и другие крупнейшие писатели и поэты.
Школа слабо заботилась об утверждении в учениках самосознания. В процессе учебы навязывались стереотипные оценки и рецепты. От учащихся требовали мыслить строго в рамках установленных политических, исторических и эстетических канонов, что обедняло личность.
После уроков школьники редко уходили домой, а оставались для занятий в различных кружках, для выпуска стенной газеты и уборки классов, участия в пионерских и комсомольских собраниях, спортивных соревнованиях. Тесные связи поддерживались с военными шефами. С наступлением лета старшеклассники работали вожатыми в пионерских лагерях. В походах, на спортивных площадках, в военных играх, у костров быстро проходили летние месяцы, и мы, повзрослевшие, загорелые, окрепшие, снова садились за школьные парты.
Неподдельную радость и гордость за нашу советскую страну вызывали у нас, молодых, эпопея «Челюскина», летчики Чкалов, Байдуков и Беляков, совершившие беспосадочный перелет из Москвы в США через Северный полюс, Папанин и его товарищи по дрейфующей станции СП-1. Да разве только это? Молодежь жила интересами и заботами страны.
Органически входил в нашу повседневность спорт. Кроме регулярных школьных соревнований, сдачи норм на значок БГТО, каждый избирал привлекавший его вид спорта. Я играл в теннис, футбол и волейбол, занимался спортивной гимнастикой. Зимой ходил на лыжах и катался на коньках. Спорт среди молодежи действительно был массовым. И это при наличии в Киеве только двух стадионов: хорошего — общества «Динамо» и похуже — «Локомотива». В городе практически не было плавательных бассейнов, крытых кортов, искусственных катков, благоустроенных спортплощадок.
К концу 30-х годов жизнь заметно улучшилась, поднялось настроение людей. Но наша семья жила скромно, располагала только самым необходимым. Даже на пороге окончания средней школы я не имел обыкновенного костюма — покупали отдельно то брюки, то пиджак. Однажды в поисках брюк мы с отцом зашли в небольшой комиссионный магазин на Крещатике, и он предложил купить уцененные военные брюки, сказав, что красный кант можно выпороть, а штаны укоротить. Наверное, потому что я очень хотел иметь костюм, ждал этой покупки, предложение отца меня очень больно задело и я, глуша в себе обиду, наотрез отказался. У меня была только одна пара ботинок на все сезоны, а когда они требовали ремонта, отец доставал свой немудреный сапожный инструмент и сам чинил их.
Мое поколение отличалось полным бескорыстием. Ему были чужды накопительство, стремление к наживе и обогащению. Мы хорошо понимали, что одними деньгами человек не может быть счастлив.
Мои сверстники находились под большим воздействием революционных событий Октября, одержанных советской властью побед в годы гражданской войны и иностранной интервенции. Наше молодое сознание не воспринимало политических полутонов и всех строго делило на «красных» и «белых», друзей и врагов. Нам были близки революционная романтика и ее герои, но мы не понимали переживаний белогвардейцев, царских сановников или буржуа.
Еще в середине XIX века Александр Герцен в романе «Былое и думы» написал: «В молодости убеждения слишком юны, слишком страстны и горячи. Большая вера и надежда во все новое, революционное. Многому верим, берем на слово, не анализируя сами себя».
Сказать так о себе есть полное основание и у моего поколения.
* * *
С раннего детства меня неудержимо влекло к карандашам и краскам. Уединившись, я мог увлеченно рисовать человечков, замысловатые сражения, сказочных героев и многое другое, создаваемое детским воображением.
С большим удовольствием рассматривал репродукции картин, рисунки в детских книгах и журналах. Помню, как, удобно усевшись на диване в гостях у старшей сестры матери —
