Рабочий-большевик в подполье - Александр Карпович Петров
Сейчас же с пароходной пристани я отправился в рабочую слободку, которая раскинулась около большого механического завода Курбатова, и не больше чем через час нашел квартиру у котельщика Ивана Рогова. Семейство Роговых оказалось громадное. Отец собирал тряпье, отбросы, рылся целыми днями в нижегородских ямах; в этом помогала ему жена старушка. Иван Рогов был женат, имел четверых детей и получал 1 р. 30 к. в день в котельном цехе на заводе Курбатова. Другой его брат работал там же сборщиком, был женат, но бездетен. Помнится, что этот последний в тот вечер оказался пьян и устроил громадный скандал в семье. Он ломал мебель, бил горшки, звенели стекла, и человек шесть здоровых парней не могли с ним справиться. Наконец он сорвал все иконы в углу комнаты и выбросил их в помойную яму.
Я подошел к нему и сказал:
— Что же ты лампадку-то забыл выбросить?
— Дорогой товарищ, я умаялся, — ответил Рогов.
Я предложил ему прилечь, а он стал изливать мне свое негодование на мастеров, на заводчика и пушить правительство. Я ему не уступал. Через четверть часа мы сделались приятелями.
— Иди к нам жить. Не хочу, чтобы ты жил у Ваньки. Ложись со мной.
Мы оба скоро уснули — он пьяный, а я утомленный дорогой.
На другой день в 5 часов утра я отправился с Роговым на завод, к воротам, искать работы. Дорогой Рогов настаивал, чтобы я не говорил мастеру, что желаю поступить учеником, а чтобы сказал, что уже работал по слесарному делу. Тем более это нужно было сделать так, объяснял он, что теперь весна, на заводе идет спешная работа по постройке и ремонту пароходов и рабочие им нужны до зарезу. Я встал у ворот дожидаться мастера по описанию Роговым его наружности. Скоро появился мастер, который напоминал шакала и действительно беспрестанно щелкал зубами.
Я обратился к нему:
— Позвольте вас остановить, господин мастер.
— Глупо, голубчик! Можешь идти за мной, время — деньги. Говори.
Я молниеносно почувствовал, что в деловой жизни я дурак перед ним.
— Господин мастер, я работал немного по слесарной части и теперь желаю поступить хотя бы чернорабочим.
— Зачем чернорабочим? Возьму слесарем. 60 копеек в день. Выходи завтра.
У меня потемнело в глазах от неожиданного счастья. Итак, с завтрашнего дня я — слесарный подмастерье и, наверное, очень скоро буду слесарем. В этом уверил меня Рогов.
Остаток дня я потратил на знакомство с Нижним Новгородом. Замешался в самую гущу торговых рядов, где все гудело, стонало и была невероятная давка. Людская толпа против моего желания притащила меня к какому-то трактиру, который назывался «Столбы». Тут шла такая оргия, какой я не видал еще в жизни. Сотни пьяных людей, и мужчин и женщин, оборванных, полунагих, пели хором и в одиночку. Играл какой-то оркестр, у открытых окон полунагие девушки сидели на коленях мужчин, визжали и целовались.
Когда я вышел из трактира, мне бросилась в глаза кремлевская стена. Поднимаясь вдоль этой стены вверх города, я увидал сотни оборванных, грязных людей, так называемых «золоторотцев», которые искали на себе паразитов.
Впервые я видел массу люмпен-пролетариев. В Казани такого скопления не было. Я органически не любил люмпен-пролетариата и, как мне ни было интересно познакомиться с колоритными фигурами некоторых из них, я не остановился, а пошел далее, в аллеи. Сверху открывался чудесный вид впадения Оки в Волгу.
Трудовая Волга имеет и свой трудовой ритм. Где-то ухали бурлаки, в такт шлепали пароходы, таща баржи, плоты леса; мелькали шхуны, сновали лодки, и все в общем представляло громадную картину — тут работали десятки тысяч людей. А по другую сторону реки сверкали зеленые поля, леса, села и деревни.
По набережной лился поток нарядной публики. Выгодно выделялась среди гуляющей публики большая толпа интеллигенции, во главе которой я узнал Владимира Галактионовича Короленко. Впервые в жизни я видел этого выдающегося человека...
Впоследствии я узнал, что Короленко оказывает влияние на нижегородскую общественную жизнь.
В этот день я исколесил весь Нижний Новгород, узнал, что там есть еще механический завод Доброва-Набгольца, паровая мельница Башкирова, Кулибинское училище (Большие мастерские); а недалеко от Нижнего, в 7 верстах, громадный завод Сормово. Я твердо решил остаться на заводе Курбатова, так как из центра, мне казалось, легче охватить окрестную промышленность в смысле знакомства с рабочими и их организацией.
В липовой аллее Александровского сада, где, как снег, сыпался с лип душистый цвет, я сел на лавочку и глубоко задумался. Тут у меня наметился план дальнейшей работы. Кружковщина мне казалась недостаточной. Она могла быть создана интеллигенцией, которая не имела доступа в гущу рабочих масс и втягивала в кружки наиболее способных ее представителей. Я же с завтрашнего дня буду в самой гуще рабочих, буду видеть тысячи рабочих и в скором времени отмечу развитых, даровитых и поставлю дело так, чтобы тут же, на заводе, велась и агитация и организация. Кроме этого я не хотел ничего делать в продолжение трех месяцев. Даже сам лично не хотел вести агитацию, а лишь наметить развитых и даровитых рабочих; для агитации же и организации выписать из Казани с десяток товарищей, годных для этой работы и менее меня скомпрометированных в глазах жандармерии. Когда я таким образом поставлю дело, думалось мне, жандармы обо мне забудут, а при удачной постановке дела я думал года на два избежать ареста. Все это впоследствии и оправдалось. Больше того, я в ту минуту стал мечтать о возможности работы и в других городах.
Ведь вот в Казани такая масса способных, активных работников, сгруппировавшихся совершенно стихийно!
Почему бы их не расставить по всей Волге? А для того чтобы по плану вести работу по всей Волге, во всех городах, нужно, чтобы в каждом городе жил человек-старожил, который сам не принимал бы участия, а только законспирированно наблюдал за работой из года в год, и тогда это будет защитой от провалов. Всем этим я решил поделиться со Стопани при первой же встрече.
Раздался свисток на заводе Курбатова. Как из мешка высыпанный грязный картофель, сыпались рабочие из ворот завода. Я слился с рабочим потоком и пошел домой.
Вечером беседовал с Роговыми. Они рассказывали, что знали о рабочих порядках, о рабочем быте, об условиях работы. У Рогова была красавица жена, Дарья. Улыбаясь мне своими бархатистыми карими глазами, она говорила, что я словно у них
