Любовь Орлова - О Сталине с любовью
Вопросов было много, и чувствовалось, что Его в самом деле интересует мое мнение. В какой-то момент я поняла, что даже не столько мое мнение, сколько я сама. Это очень тонкое чувство — понимание того, что мужчина интересуется тобой как женщиной. Я говорю о понимании, которое возникает без признаний, без флирта, без каких-либо явных проявлений этой заинтересованности… Просто смотришь на человека и ощущаешь, как протянулась между ним и тобой тоненькая незримая ниточка.
Я была настолько ошеломлена происходящим, что не сразу разобралась в своих чувствах. У меня не было ни времени, ни возможности для того, чтобы в них разобраться. Вопросы сыпались один за другим, и все мое внимание было сосредоточено на них и на ответах. В глазах Сталина светился искренний интерес, и я очень боялась разочаровать Его, сказав необдуманно какую-нибудь глупость. А когда болит голова, глупость сказать совсем нетрудно.
Но не сказала, произвела хорошее впечатление. И чем дальше, тем больше, сильнее, отчетливее улавливала исходящие от Него «флюиды» (так сказала бы моя мама, увлекавшаяся в молодости, но недолго, произведениями Блаватской и прочей мистической белибердой).
Разговор был долгим. Сталин дважды набивал свою трубку. Под конец я так увлеклась, что позабыла о головной боли (или она прошла уже к тому времени?), совершенно раскрепостилась и, кажется, даже пыталась острить. Во всяком случае, пару раз мне удалось рассмешить Сталина. Разговор наш с кинофестиваля и кино перешел на другие темы. Ощущение было такое, что будто я разговариваю не с Вождем, а старшим товарищем или старшим братом. С умным, опытным, добрым человеком. Он ведь и был таким — умным, опытным, добрым. Это сейчас из Него пытаются сделать тирана, деспота, самодура. Увы, такова людская «благодарность»… Больно видеть! Больно слышать!
Пора было возвращаться на прием. На прощание Сталин сказал, что я интересный собеседник и что наш разговор непременно будет иметь продолжение. Я ничего не имела против. Он поинтересовался моими планами на ближайшее будущее. Ближайшим будущим было 8-е Марта, праздник, в который нам с Г.В. предстояло принимать гостей. Сталин тут же вспомнил слова Кости Потехина из «Веселых ребят»: «Что такой женщине Восьмого марта делать? Прямо зараз. Рук-то нету, голосовать нечем!» — и очень тепло попрощался со мной за руку. Он вышел первым. Поскольку наше прощание уже состоялось, мне было ясно, что не стоит выходить следом за ним, а надо выждать немного. Так я и сделала. В коридоре меня ждал широкоплечий военный. Он проводил меня до зала. Первое, что я увидела, войдя в зал, был встревоженный взгляд Г.В. Он обеспокоился моим долгим отсутствием. Дома я рассказала Г.В. о том, что разговаривала со Сталиным и что Сталин настолько хорошо знает «Веселых ребят», что к месту сразу же цитирует реплики из картины. Г.В. не успокоился, пока не выспросил у меня почти все подробности нашего разговора.
Ночью я долго не могла заснуть. Лежала с закрытыми глазами, но сон все никак не шел. Вместо сна меня одолевали мысли. Разные, светлые. Я то перебирала события минувшего дня, то принималась мечтать, то вдруг начинала укорять себя. Но разве можно укорять за то, что полюбила? (В покое ночной тишины я окончательно поняла это.) Любви покорны все возрасты, все сердца… Любовь прекрасна, и нет в нашей жизни большей ценности. Чем ценна жизнь, как не любовью? Заснула я лишь под утро. Плотные шторы не пропускали свет, циферблата часов не было видно, но у меня есть чувство времени. Внутреннее. Если оно и подводит меня, то не более чем на четверть часа.
Спала я мало, но, к своему удивлению, полностью выспалась. Утром встала бодрая, полная сил, окрыленная. Радость, а если говорить точнее, то предчувствие чего-то радостного, не покидала меня и в тот день, и в последующие дни.
Следующая наша встреча произошла уже после 8-го Марта. Утром вдруг раздался звонок. Обладатель выразительного баритона сообщил мне, что сегодня в половине одиннадцатого вечера за мной приедет машина, и спросил, где я буду в это время. Больше он ничего не сказал, но я и так все поняла. Я ответила, что буду уже дома, но попросила, чтобы машина ждала меня на бульваре, не сворачивая к нашему к дому. Помню, что на вопрос о марке и номере машины мне ответили: «Не волнуйтесь, вас узнают».
Весь день прошел как на иголках. Чем бы я ни занималась, думала я только о предстоящей встрече. Вечером битый час простояла перед зеркалом, меняя наряды, хотя подобное поведение мне совершенно несвойственно. Я заранее решаю, что мне надеть, продумываю все детали вплоть до брошки или бус. Это существенно экономит время. Но в тот день в голове моей был такой сумбур, что продумывать я ничего не могла. Наконец определилась, собралась и в десять двадцать пять вышла из дома. Медленным шагом дошла до бульвара и увидела ожидавшую меня машину. В том, что она ждет именно меня, не было никаких сомнений, потому что из нее вышел мужчина, поздоровался со мной, назвал по имени-отчеству и распахнул передо мной заднюю дверь.
Меня привезли на загородную дачу и провели на второй этаж, в кабинет Сталина. Он что-то писал, сидя за столом. Увидев меня, отложил перо и вышел мне навстречу.
Наше рукопожатие непонятным для меня образом перешло в объятие. От его кителя приятно пахло одеколоном и табаком. Будучи не в силах сдержать обуревавшие меня чувства, я разрыдалась, хотя повода для слез не было никакого. Он понял мое настроение, не удивился, не стал задавать вопросов, а усадил, погладил по голове и сказал, что сейчас мы будем пить чай. Когда чай принесли, он, не спрашивая, добавил в мой стакан немного коньяку из графина, положил сахару, размешал и сказал, что «чай хорош, пока горяч». Пока мы пили чай, Сталин хвалил загородную тишину, свежий загородный воздух и говорил о том, как хорошо ему здесь работается.
Потом произошло то, что должно было произойти… Никогда еще за всю свою жизнь я не была так счастлива, как тогда.
Как же ужасно говорить о счастье в прошедшем времени! Увы, время вспять не повернуть. А так иногда хочется… Только память может ненадолго вернуть нас в прошлое, может помочь пережить ушедшее заново. Закрываю глаза, начинаю вспоминать и так увлекаюсь, что не обращаю внимание на слезы. В последнее время я часто плачу, когда меня никто не видит. Стала весьма щедра на слезы.
* * *Сильно ли изменилась моя жизнь после марта 1935 года? Смотря с какой стороны посмотреть. С одной стороны, конечно же, изменилась, потому что ее озарило (пишу это слово, не боясь преувеличений, поскольку никаких преувеличений нет — то было именно озарение) светлое чувство любви. Открою секрет — я всегда очень осторожно влюблялась. Не то чтобы не позволяла себе влюбляться, сдерживала чувства или как-то еще ограничивала себя, нет. Просто мне не свойственны безумные порывы. Я человек трезвых взглядов и всегда смотрю на все трезво. Очертя голову бросаться в омут — это для меня неприемлемо. Я могла влюбляться быстро, но все равно делала это осторожно. Другого слова и не подберу. Рассматривала своего избранника со всех сторон. Пыталась составить целостное впечатление, понимала, что в каждом человеке есть не только хорошее, но и плохое. Я никогда не идеализировала тех, кого любила. Я была осторожной. Может, подобный рационализм в какой-то мере и обедняет жизнь, лишая ее чего-то яркого. Не знаю. Может, и обедняет. Но зато предохраняет от разочарований. Все, и людей, и явления, надо принимать такими, какие они есть на самом деле. Слова «не сотвори себе кумира» имеют гораздо более глубокий смысл. Дело-то приходится иметь не с сотворенным кумиром, не с образом, созданным своим воображением, а с живым человеком. Многогранным. Разносторонним. Разным.
