Самсон - Самсон. О жизни, о себе, о воле.
После этой реплики толпу словно прорвало, все загалдели разом. Уже шутили сами над собою.
– Ни фига у тебя болтяра! Почем брал за кило?
Толпа опять в хохот.
– Где брал, там уже нет. Все кончилось, я последний был на очереди.
В самый разгар дружеской перепалки одна из шмонщиц вдруг перегнулась через заваленный тряпьем стол, взмахнула линейкой и ударила что было сил ближе всех стоящему к ней бедолаге прямо по причинному месту. При виде корчащегося от боли сидельца смех и выкрики сразу прекратились. Больше никто не шутил.
Когда все разделись, шмонщицы выстроили толпу в очередь к расположенному на уровне пояса крохотному окну. Рядом находилась низкая, незаметная на первый взгляд дверь. Мужики, ставшие от тесноты и скученности хмурыми и озлобленными, то и дело случайно начали соприкасаться телами. А так как все были голыми, реакция на такое посягательство следовала незамедлительно. Нервные, не спавшие как минимум уже вторые сутки люди взрывались от малейшей искры, а тут такое…
Но если в паре похожих ситуаций все обошлось словесной перепалкой, то между стоящими прямо передо мной прыщавым парнем и взрослым мужиком вспыхнула короткая, но настоящая драка. Публично оскорбленный пацан, названный пидором в присутствии стольких арестантов, горел желанием восстановить свою репутацию. А потому, едва почуяв случайное прикосновение чужого тела, бесстрашно бросился на обидчика, превосходившего его по комплекции и физической силе. Пропустив несколько болезненных ударов по лицу и корпусу, тот быстро сгруппировался и со звериным рычанием бросился в ответную атаку.
Я сразу заметил, что здоровяк махался значительно лучше, чем парнишка. Видимо, он имел за плечами многолетний опыт уличного бойца. Однако на стороне отважного парня-одиночки были попранная честь и репутация будущего арестанта. И, надо отдать должное, он не отступил а, наоборот, тоже бросился в атаку. Если бы драка продолжалась без помех до конца, пацан вряд ли взял бы верх над более опытным бойцом. Но на помощь ему невольно пришли прорвавшиеся сквозь строй пупкари. Несколькими ударами дубинок по головам и спинам они быстро усмирили затеявших драку нарушителей порядка. Так что исход поединка был явно не в пользу здоровяка. Из его разбитого носа текла кровь, тогда как парнишка, стоявший с гордо поднятой головой, отделался лишь покрасневшим ухом. Победителем поединка толпа признала паренька. Это можно было судить по одобряющим взглядам в его сторону.
Тем временем досмотр продолжался. Сидящий за окном пупкарь заставлял очередного подошедшего к нему арестанта повернуться задницей и нагнуться, раздвинув ягодицы. Искали заначки, по своим размерам способные уместиться в заднем проходе. Если ничего не торчало наружу, но вид ануса приводил пупкаря в сомнение, то он заставлял сидельца несколько раз присесть. Это нехитрое упражнение заставляло расслабить все тазобедренные мышцы, выталкивая все то, что могло быть спрятано внутри. Ни у кого из группы, в которой я находился, инородных предметов в анальном отверстии не нашлось.
После досмотра все проходили в дверь в тесное помещение и молча ждали босиком на холодном бетонном полу, пока очередь полностью отстреляется. Любое ожидание когда-нибудь да заканчивается. Закончилось и это. Минут через пятнадцать после того, как в камеру затолкали последнего из нашей партии, открылись две железные створки и на пол полетели прошедшие шмон вещи. Все сразу. Самыми последними к нам влетели сумки и баулы. И вот тогда началось что-то невообразимое. Все бросились искать свое барахло. Я мысленно поблагодарил Бога за то, что оказался в этот момент без каких-либо личных вещей. Когда все оделись и собрались, распахнулась дверь. Пупкари выстроили нас в подобие шеренги и повели по многочисленным коридорам в другую камеру. Она пусть и отдаленно, но уже напоминала нечто жилое. Вдоль стен стояли двухъярусные железные шконки – рамы из труб, на которые наварили полосы металла шириной в ладонь. Никаких излишеств вроде матрасов, разумеется, не было и в помине. В центре камеры – вмурованный в бетон такой же металлический стол. Вокруг него железная скамейка. Неизменная параша в углу.
Мест на всех не хватило, и более чем половине арестантов снова пришлось либо стоять, либо садиться прямо на пол, подложив под себя сумку или баул. Многие, едва присев, мгновенно засыпали. Мне повезло больше, чем остальным. Я смог занять место за столом. Когда за решеткой едва начало рассветать, дверь камеры открылась, и контролер со списком в руках выкрикнул фамилии десятерых заключенных. Их повели на снятие отпечатков пальцев. Следом – на фотографирование. На специальном планшете пластмассовыми буквами набирали инициалы и год рождения человека.
Суетливый, донельзя уставший фотограф – отталкивающий тип среднего возраста с реденькой козлиной бородкой – кричал, ругался, непрерывно смолил сигаретой и то и дело протирал красные глаза пальцами. Для него эта партия будущих арестантов – не первая и, видимо, даже не десятая. Покончив с планшетом, он усадил меня на вращающийся стул напротив когда-то белого, а сейчас грязного экрана и зафиксировал анфас. Закрепил табличку. Щелкнул фотоаппаратом. Затем то же самое – в профиль. Можно было быть уверенным, что все сделанные им фотографии получатся весьма колоритными – хоть сейчас вешай на милицейский стенд «Их разыскивает милиция». Дело в том, что почти у каждого подследственного отросла трехдневная щетина, волосы давно не мытые, глаза впалые. Глядя на эти разные, но чем-то неуловимо похожие друг на друга изможденные лица, я вдруг вспомнил, что уже трое суток ничего не ел.
Еда появилась позже, когда нас вернули в сборочную камеру. Сначала послышался грохот, доносящийся из коридора. Этот звук напомнил мне сказку, когда появлялась лягушонка в коробчонке. Затем открылась кормушка в двери и баландер начал выдавать хлеб. Липкий, странный, он мало походил на тот, что продается за пределами СИЗО в любой булочной. Это позже я узнал, что такой хлеб пекли здесь же в местной пекарне под маркировкой «спецвыпечка».
– Одна буханка на троих! – прокомментировал баландер и сам сверился со списком.
Баландер – это тот же заключенный, только относящийся к тюремной обслуге. Попав за незначительные преступления, некоторые осужденные решали не идти на зону, а досидеть свой срок здесь же, на тюрьме, работая на администрацию. Естественно, таких арестантов не любили и приравнивали их ко всякой шушере.
Хлеб, который нам выдали, резать было нечем. Получив свой кирпич, я разломал его на три относительно равные части и, взяв крайнюю часть, отдал две другие своим соседям по столу. По правую руку от меня сидел какой-то спортсмен, судя по его выпиравшим мышцам и атлетическому торсу, а с другой – интеллигентного вида мужичок лет пятидесяти с всклокоченной, курчавой шевелюрой. Взяв свои пайки, мы, изрядно изголодавшись, принялись жевать. На вкус хлеб тоже оказался далек от обычного. На зубах скрипел песок, а по запаху он напоминал нечто среднее между столярным клеем и жареными желудями.
