Щусев - Александр Анатольевич Васькин
Занятно, что пройдет много лет, и Щусев, уже признанный мастер и корифей, сам будет оценивать акварельные рисунки своих сотрудников по архитектурной мастерской. «Алексей Викторович, — вспоминает его ученица Ирина Синева, — интересовался творческим ростом своих помощников, следил за их занятиями рисунком и акварелью. Существовал даже обычай осенью приносить и показывать ему акварели, сделанные за лето. Обычно просмотр происходил так: Алексей Викторович брал в руки каждую акварель, разглядывал ее и клал в одну из стопок. Первую он отодвигал и к ней больше не возвращался — здесь лежали листы, которые ему не понравились. Другую он рассматривал еще раз и опять делил. Меньшую из отобранных кип — это были понравившиеся ему акварели, он брал в руки снова и тут же обсуждал каждую работу в отдельности. Однажды при таком просмотре Алексей Викторович предложил мне в обмен на одну из акварелей свою акватинту «Башня Казанского вокзала в лесах». Я была очень польщена и, конечно, согласилась. Увы, Алексей Викторович так и забыл отдать мне гравюру»[11].
А покамест что юному художнику оставалось постигать мастерство по имеющимся в Кишиневе частным коллекциям живописи, коих, правда, было немного. Одна из них располагалась в доме гимназического приятеля Щусева, Михаила Кар-чевского (также впоследствии человека незаурядного — основателя одного из лучших учебных заведений юга России, ныне Кишиневского лицея им. Н. В. Гоголя, где преподавание ведется на русском языке). Вершиной своего собрания семья Карчевских считала картину Айвазовского «Неаполитанский залив». В их доме, известном на весь Кишинев своими литературно-музыкальными салонами, Щусев стал бывать часто, здесь его полюбили, научили играть на рояле.
На склоне лет Алексей Викторович Щусев рассказывал о своих впечатлениях от еще одной частной галереи, в составе которой было немало заслуживающих внимания полотен западноевропейских мастеров. Было ему тогда 12 лет. Слухи о том, что некий отставной генерал-помещик держит в своем загородном имении под Кишиневом бесценную коллекцию живописи, давно бередили умы просвещенных горожан. Только вот мало кому удалось увидеть эти картины своими глазами. Алешу Щусева буквально распирало желание взглянуть на них хотя бы одним глазком.
И надо же такому случиться — набравшись смелости, Алексей сам явился к коллекционеру. Представ перед очами изумленного от такого нахальства собирателя, гимназист Щусев откровенно признался о цели своего визита. И вызвал этим не возмущение, а сочувствие! Коллекционер не только не прогнал мальчонку взашей, а поехал с ним в свое имение, где хранились картины, и предложил Алексею смотреть на них сколько угодно!
А когда в Кишинев привозили передвижные выставки, что бывало нечасто и превращалось в события городского масштаба, Щусев целыми днями пропадал около картин: «Я был в 6—7-м классе, в Кишинев приехала передвижная выставка, на которой мы с товарищами — любителями рисования проводили бесконечные часы, беседуя с художником Хрусловым»[12].
Упомянутый Щусевым пейзажист Георгий Хруслов окончил Московское училище живописи, ваяния и зодчества и был активным участником передвижных выставок, что устраивались по всей России. С 1899 года он почти 14 лет состоял хранителем Третьяковской галереи (которую в 1927 году возглавил Щусев — мир тесен!). А в 1913 году Хруслов покончил с собой, бросившись под поезд, — такова была его эмоциональная реакция на акт вандализма в Третьяковке, когда душевнобольной иконописец Балашов изрезал картину Ильи Репина «Иван Грозный и сын его Иван 16 ноября 1581 года». Позднее Репин восстановил картину, но ужасная гибель Хруслова навсегда оказалась связанной с этим загадочным репинским полотном. И вот ведь как пересекаются судьбы — жизнь также сведет Щусева с этой картиной — в 1928 году, как директор Третьяковской галереи, он будет переписываться с Репиным по поводу реставрации этого полотна.
Хруслов был знаком и с Михаилом Нестеровым, с которым в будущем Щусеву предстоят годы большой дружбы и плодотворного сотрудничества. Нестеров вспоминал, как в молодые годы повстречал Хруслова в компании других живописцев, плывших по Волге, под Казанью: «Мы непрерывно болтали, острили. Мы были молоды, перед нами были заманчивые возможности…»[13]
Щусев не случайно обратил внимание на картины Хруслова, о редком даровании которого высоко отзывался сам Иван Шишкин. Пейзажи Хруслова были написаны в благословенном Плёсе — месте паломничества многих выдающихся русских живописцев. На Алексея само это название — Плёс — влияло какой-то магической силой.
Интересы Алексея Щусева постепенно расширялись, простираясь за пределы Бессарабской губернии. Был и еще один город, производивший на него впечатление гораздо более сильное, нежели Кишинев. Это «нарядная» Одесса, как он назовет ее, восхитившая будущего зодчего в гимназические годы, когда он приезжал сюда с родителями. Основанная в 1794 году, Одесса с годами превратилась в масштабный памятник архитектуры, выстроенный преимущественно в стиле ампир с итальянским ароматом и французской приправой.
Не зря этот город назвали Южной Пальмирой. В России, напомним, была и Пальмира Северная — Санкт-Петербург. Одесса во всем стремилась походить на столицу Российской империи. Стояла здесь и своя Александровская колонна в городском парке, и был свой проспект — Александровский, который сравнивали еще и с парижскими Елисейскими Полями. А еще были «Пассаж», ни в чем не уступавший зеркальному магазину Елисеева на Невском, и гостиница «Бристоль».
Щусев был очарован Одессой, под стать Петербургу застраивавшейся изящными и по-настоящему столичными зданиями на Ришельевской, Дерибасовской, Пушкинской, Екатерининской улицах. Радовали глаз и Приморский бульвар, Потемкинская лестница, построенная по проекту итальянца Франса Боффо и Авраама Мельникова…
И, конечно, Одесский оперный театр — архитектурный шедевр, по ценности которого Южная Пальмира могла соперничать с российскими столицами. Конкурс на постройку Одесского театра был открытым, в нем могли принять участие все желающие. Победителями стали представители венской школы — архитекторы Фердинанд Фельнер и Герман Гельмер. Они-то и предложили сделать театр подковообразной формы с центральным и двумя боковыми портиками. Венчался театр куполом в виде короны, что роднило его с проектом Дрезденской оперы.
Самое занятное, что архитекторы не участвовали в процессе строительства, доверив этот ответственный процесс главному зодчему Одессы Александру Бернардацци. Приехавший на открытие Фельнер был поражен увиденным, заявив, что это лучший театр в мире.
Наслаждаясь чарующими звуками оперной музыки под сводами этого «лучшего театра в мире», юный Алексей Щусев и предположить не мог, что в 1925 году,
