Розы в снегу - Кох Урсула
„Te deum laudamus,
Te dominum confitemur…“
В крытой галерее, обвив ее колонны, цвели розы. Катарина остановилась. Одна роза раскрыла лепестки, обнажая свою серединку. Из цветка доносилось гудение пчелы.
„Te aeternem patrem omnis terra
veneratur…!
«Тебе, Вечный Отец,
все творения земные славу воздают…»
Внезапно рядом с Катериной возникла белая фигура.
— Тетя Лена!
Магдалена фон Бора приложила палец к губам. Вместе они медленным шагом прошли внутренним монастырским садом, обнесенным высокой стеной. Лишь одна узкая дверь вела во двор. На ней висел большой железный замок.
— По моей просьбе благочестивая мать дозволила тебе помогать мне в саду.
Катарина обернулась и порывисто обняла монахиню.
— Тихо, дитя мое, тихо.
Магдалена осторожно высвободилась из объятия. Она улыбалась
— Если нам понадобится помощница, возьмем Эльзу.
— О, тетя Лена!
— Для тебя я сестра Магдалена, дитя мое.
— Да, да, все что ты хочешь. Покажи мне скорее целебные травы. Объясни их действие.
В мягком свете полуденного солнца две белые фигуры беззвучно двигались между грядок. Магдалена то и дело склонялась над растениями и показывала их Катарине.
— Петрушку ты, конечно, знаешь. А вот это полынь, она помогает при болях в желудке. Травка эта не растет на пойменных лугах, но нам без нее не обойтись. Ты узнаешь полынь по высокому прямому стеблю с множеством маленьких трехдольных листочков…
Зазвенел колокол, призывая к вечерней молитве. Тетя и племянница покинули сад, умылись и вместе с другими обитательницами монастыря молча поднялись на хоры. Подошла Эльза и стала рядом. Лицо ее было бледным, глаза — заплаканными. Губы Катарины дрогнули, слова рвались наружу, она едва сдерживалась. Чуть высунув ладошку из длинного рукава, Катарина легонько погладила подругу по руке. И послала ей быстрый взгляд…
«Об этом я промолчу на исповеди», — решила девочка.
Прошло лето. Из полумрака крытой галереи Катарина частенько следила глазами за большими стаями птиц, потянувшимися на юг. Она слышала приглушенное толстыми монастырскими стенами громыхание телег — это окрестные жители свозили в обитель урожай. Их ругань и резкие голоса грубо вторгались в молитвенную тишину монастыря.
Вот и скотину пригнали в хлев с заливных лугов, и лошадей заперли в конюшне.
По утрам туман поднимался с лугов и растекался над широкой долиной. Пусто и тихо стало во дворе. Монахини дрожали по ночам на своих соломенных тюфяках. В темноте пели они утреннюю молитву, в темноте выходили и на вечерню.
„Nunc dimittis servus tuum, domine.
Secundum verbum tuum in pace…“
«Ныне отпущаеши, Господи, раба твоего с миром,
по обетованию Твоему…»
Начался пост, и послушницы, готовящиеся к принятию вечного обета, вновь и вновь трясущимися губами на вопрос «Хотите ли вы посвятить свою жизнь Небесному Жениху и служить Ему в верности, послушании, целомудрии, пока Он не приведет вас к вечной славе Своей?» отвечали «Да!»; они отвечали так даже тогда, когда едва стояли на ногах после бесконечных постов и ночных бдений.
Каждый день был тяжел и приносил все новые испытания; послушницы едва могли взглянуть друг на друга, но Катарина пользовалась даже этим коротким мигом, чтобы нежно погладить Эльзу по руке. Подруги не разговаривали, как им и было велено, но они все видели, замечали, чувствовали друг друга.
К тому времени, когда наконец-то пришла весна и после долгого поста с церковных хоров прозвучало торжественное «Аллилуйя!», Катарина стала совсем худой и бледной. Скулы резко обозначились на лице, глаза горели. Раз за разом задавали ей один тот же вопрос, и она раз за разом отвечала, как предписывало правило: «Да, я хочу».
Но она произносила эти слова почти бессознательно. Во снах и мечтах видела себя Катарина стоящей перед небесными вратами, и дивные гармоничные звуки наполняли все ее существо.
Той осенью настоятельница решила, что вслед за Маргарете и Авэ фон Шенфелд обет Господу принесет Катарина фон Бора.
Готовясь к этому великому дню, девушка постилась и молилась.
Звонили во все колокола. Восточные ворота монастырской церкви были залиты солнечным светом.
«Прими меня в пажити свои, Господи, мой, по обетованию твоему, и я буду жить, не остави меня в крушении надежд моих».
Сестры затянули хвалебную песнь, и Катарина, чувствуя головокружение, поднялась с холодного каменного пола. Свадебная монашеская фата давила на ее коротко стриженую голову. Девушка едва держалась на ногах.
Однако она помнила, что следует делать дальше; без колебаний шагнула Катарина вперед и упала на колени перед стулом матери-настоятельницы.
„Tibi omnes angeli,
Tibi caeli et universae potestates…“
Маргарете фон Гаубитц наклонилась и осторожно подняла лежащую девушку. Катарина глянула ей в лицо и была согрета ответным взглядом, полным сострадания и любви. Тем взглядом, что однажды уже утешил ее.
„Tibi cherubim et seraphim
Incessabili voce proclamant:
Sanctus, sanctus, sanctus
dominus deus Sabaoth”.
Шатаясь, Катарина встала и опять упала на колени перед помощницей матери-настоятельницы.
Рука этой женщины была груба, лицо — бесстрастно.
«Тебе все ангелы славу поют,
Тебе — небеса, Тебе — всевластие…»
Рядом помощницей настоятельницы сидела Элизабет, старшая монахиня. Руки ее дрожали, в них не было силы.
«И херувимы и серафимы
Беспрестанно славят тебя:
Свят, свят, свят!
Господь небесного воинства!»
Катарина, с трудом переставляя ноги, идет от одной монахини к другой. Молитва молитв «Te Deum» отзвучала под сводами, и канторша начала псалом. Катарину подняли с колен, но она пять рухнула на каменные плиты. Последней монашенкой, перед которой она преклонила колени, была Авэ фон Шенфельд. Катарина ощутила нежное рукопожатие и услышала тихий шепот, слетевший с губ подруги. Лишь тогда она смогла занять место на хорах среди Христовых невест. С этого мгновения — как одна из них. И сестры вновь затянули хвалебную песнь Всевышнему.
«Это моя свадьба», — думала Катарина. Она пробовала подпевать сестрам, но это ей давалось с трудом. Девушка была в полубессознательном состоянии от усталости, и ей чудилось, будто своды церковного хора простираются до небес…
Наконец пение смолкло. Мать-настоятельница произнесла благословение. Магдалена подошла к Катерине, чтобы ее поддержать. Молча проследовали монахини в трапезную. Обед был праздничным: дичь и пироги. Катарина с трудом проглотила кусочек хлеба и суп. Аббатиса с улыбкой протянула ей кубок с вином.
Радуясь тому, что она может посвятить отдыху целый час, Катарина рухнула на ложе.
Она хотела остаться наедине со своим Небесным Женихом, которому открылась в сокровенной молитве. Но вместо ожидаемой великой радости девушка внезапно почувствовала печаль.
«Никогда не стану я достойной тебя, Господь Иисус Христос», — прошептала она. И погрузилась в короткий сон.
***
Полукруглые арки церковного купола уходили вверх и там, сходясь, образовывали сводчатую цепь, у которой, казалось, не было ни начала, ни конца. Катарина спиной чувствовала холод камня и была благодарна ему за основательность и прочность. Где-то хлопнула дверь. Девушка напрягала слух. По проходу шли две монахини. Пропуская их, Катарина отступила в сторону, но Магдалена фон Бора, коротко глянув на нее, кивком приказала следовать за ней.
К их маленькой процессии присоединились монахини, находившиеся до того в другой части храма. Некоторые нашептывали молитвы.
Вместе они поднялись по узкой лестнице в отапливаемое помещение церкви. Огонь в камине еще не был разожжен. На тщательно прибранной кровати посреди зала лежала сестра Гертруда.
Над ней, держа в руках сосуд с елеем для помазания, возвышался патер Бонифаций. Катарина забилась в угол. Все больше монахинь входило в комнату. Было тесно.
