Неизвестный автор - В царском кругу. Воспоминания фрейлин дома Романовых
Эти слова, сказанные Государыней, произвели на меня действие, не поддающееся описанию. Ее Величество продолжала:
– Вы меня любите, я знаю это и тоже вас люблю, успокойтесь.
Она быстро отошла от меня; она была взволнована. Я осталась, прислонившись к стеклу, заглушая рыдания.
Мне казалось, что время летело; при отъезде из Царского Села мне было печально, как никогда. Внутренний голос в глубине моей души говорил мне: это было последнее лето, проведенное тобою там. За несколько дней перед отъездом Великая Княгиня Елизавета попросила меня написать ей прощальное письмо. Я никогда не могла понять этой Мысли, еще более опечалившей меня. Все, казалось, подготовлялось к тяжелому исходу.
Я повиновалась; она мне прислала такой же ответ, хранящийся у меня до сих пор.
По возвращении в город стали громко говорить о приезде шведского короля. Готовились к празднествам и удовольствиям, обратившимся в скорбь и плач.
Король приехал вскоре после того, как двор возвратился в город. Он взял псевдоним графа Гага и остановился у своего посланника барона Штеддинга. Его первая встреча с Государыней была очень интересна. Она нашла его таким, каким она желала его видеть. Мы были представлены королю в Эрмитаже. Вход Их Величеств в гостиную был замечателен. Они держались за руку. Достоинство и благородный вид Императрицы нисколько не уменьшали красивой осанки, которую умел сохранить молодой король. Его черное шведское платье, волосы, падающие на плечи, прибавляли к его благородству рыцарский вид. Все были поражены этим зрелищем.
Герцог Зюдерманландский, дядя короля, далеко не был представителен. Он был невысокого роста, с немного косыми смеющимися глазами, рот у него был сердечком, маленький заостренный живот и ноги, как зубочистки. Его движения были быстры и взволнованны; у него постоянно был такой вид, что он хочет что–то сделать. Я понравилась ему, и он за мной настойчиво ухаживал везде, где только встречал меня. Государыня очень забавлялась этим. Однажды вечером, в Эрмитаже, когда он любезничал более чем обыкновенно, Ее Величество подозвала меня и сказала, смеясь:
– Надо верить только половине из того, что говорят: но с вашим влюбленным верьте только четверти.
Двор находился в это время в Таврическом дворце. Чтобы придать разнообразие вечерам, устроили маленький бал из лиц, составлявших общество Эрмитажа. Мы собрались в гостиной. Появилась Государыня и села рядом со мной. Мы разговаривали некоторое время. Дожидались короля, чтобы открыть бал.
– Я думаю, – сказала мне Ее Величество, – что лучше начать танцы. Когда Король придет, он будет менее смущен, застав все в движении, чем это общество, которое сидит и ждет его.
– Ваше Величество, прикажете мне пойти распорядиться? – спросила я.
– Нет, – ответила она, – я дам знак камер–юнкеру. Она сделала знак рукой, но камер–юнкер не заметил его, а вице–канцлер граф Остерман принял это на свой счет. Старик подбежал со своей длинной палкой так скоро, как мог, и Государыня встала, отвела его к окну и серьезно проговорила с ним около пяти минут. Она вернулась потом на свое место и спросила меня, довольна ли я ею.
– Я желала бы, чтобы все дамы в С.–Петербурге могли поучиться у Вашего Величества, как деликатно надо обращаться с гостями.
– Но как же я могу поступать иначе, – возразила она. – Я огорчила бы этого бедного старика, сообщив ему, что он ошибся. Вместо этого, поговорив с ним о погоде, я убедила его, что он действительно был позван мною. Он доволен, вы довольны, и, следовательно, я довольна[27].
Вошел Король. Государыня была приветлива с ним, сохраняя известную меру и достоинство. Их Величества присматривались друг к другу, пытаясь проникнуть в душу. Прошло несколько дней, и Король завел разговор о своем желании вступить в брак. Государыня, не высказав согласия, пожелала сначала договориться относительно главных пунктов. Переговоры и обсуждения следовали одно за другим; разъезды министров и договаривающихся сторон возбуждали любопытство при дворе и в городе.
В большой галерее Зимнего дворца был дан бал. В этот вечер Король еще не был осведомлен об отношении к нему Великой Княжны Александры, что очень беспокоило его. На следующий день было большое празднество в Таврическом дворце; я сидела рядом с Государыней, и Король стоял перед нами. Княгиня Радзивилл принесла Ее Величеству медальон с портретом Короля, сделанным из воска художником Тонса, выдающимся артистом. Он сделал портрет на память, видев Короля всего только один раз на балу в галерее.
– Очень похож, – сказала Государыня, – но я нахожу, что граф Гага изображен на нем очень печальным.
Король с живостью заметил:
– Это потому, что я вчера был несчастен. Благоприятный ответ Великой Княжны был ему объявлен только утром.
Перебрались в Зимний дворец. Было приказано всем придворным и знати давать балы. Первый был у генерал–прокурора графа Самойлова[28]. Стоит еще хорошая погода. Многие из гостей, русских и шведов, ждали приезда Императрицы на балконе. В тот момент, как показалась ее карета, видели, как поднялась на небе падающая звезда (romele) и исчезла за крепостью. Это явление природы вызвало много суеверных толков.
Ее Величество вошла в зал. Король был уже там. После первых танцев Государыня удалилась в кабинет вместе с Королем. Туда были допущены некоторые лица из ее близкого общества. Другие играли в бостон[29]. В это время у Их Величества произошло первое совещание по поводу брака. Государыня передала Королю бумагу и попросила его прочесть ее потом у себя. Я находилась в зале, где танцевали. Императрица позвала меня и приказала мне сесть и занять тех из гостей, кто не играл в карты. Вскоре после этого Государыня возвратилась вместе с Королем в залу. Был подан очень хороший ужин; Государыня не села за стол и рано уехала с бала.
Граф Строганов также дал бал, который Императрица почтила своим присутствием. Переговоры относительно брака шли как нельзя лучше, отчего Ее Величество была очень весела и любезнее, чем обыкновенно. Она приказала мне сесть за ужином против влюбленных и после рассказать ей, как они любезничали.
Король был очень занят Великой Княжной Александрой. Они не переставая разговаривали. Когда ужин кончился, Государыня позвала меня, чтобы спросить у меня о моих наблюдениях. Я сказала ей, что заботы г–жи Ливен оказались напрасными; что Великая Княжна была совсем испорчена; что это было неприятно видеть; что Король не ел и не пил, а насыщался взглядами. Все эти глупости очень забавляли Императрицу.
На этом вечере она была с веером в руках, чего я раньше у нее никогда не видела. Она держала его так странно, что я не могла удержаться, чтобы не смотреть на нее. Она это заметила.
– На самом деле я думаю, – сказала мне Ее Величество, – что вы смеетесь надо мной.
– Должна признаться Вашему Величеству, – отвечала я, – что никогда я не видала, чтобы более неловко держали веер.
– Правда, – продолжала она, – что у меня немного вид Нинет при дворе[30], но Нинет очень пожилой.
– Эта рука, – сказала я, – не создана для пустяков; она держит веер, как скипетр.
Были также балы у австрийского посланника, графа Кобенцля и у вице–канцлера графа Остермана на даче.
Я приведу здесь копию некоторых бумаг, писанных собственноручно Государыней и королем шведским. Они мне были вручены немного спустя после смерти Екатерины II.
«Двадцать четвертого августа шведский король, сидя со мной на скамейке в Таврическом саду, попросил у меня руки Александры. Я сказала ему, что он не может просить у меня этого, ни я – его слушать, потому что у него есть обязательства к принцессе Мекленбургской. Он уверял меня, что они порваны. Я сказала ему, что я подумаю. Он попросил меня выведать, не имеет ли моя внучка отвращения к нему, что я и обещалась сделать и сказала, что через три дня дам ему ответ. Действительно, по истечении трех дней, переговорив с отцом, с матерью и с девушкой, я сказала графу Гага на балу, у графа Строганова, что я соглашусь на брак при двух условиях: первое, что мекленбургские переговоры будут совершенно закончены; второе, что Александра останется в религии, в которой она рождена и воспитана. На первое он сказал, что это не подвержено никакому сомнению; относительно второго он сделал все, чтобы убедить меня, что это невозможно, и мы разошлись, оставаясь каждый при своем мнении».
«Это первое упорство продолжалось десять дней, но шведские вельможи (excellences) не разделяли мнения короля. Наконец, я не знаю как, им удалось убедить его. На балу у посланника он сказал, что устранили все сомнения, которые возникли в его душе относительно вопроса о религии. И вот все казалось улаженным. Ожидая, я составила записку N 1–й и, так как она была у меня с собою в кармане, я передала ее ему, говоря: “Я вас прошу прочесть внимательно эту записку; она вас утвердит в добрых намерениях, которые я у вас нахожу сегодня”. На следующий день, на фейерверке, он поблагодарил меня за записку и сказал мне, что его огорчает только одно, что я не знаю его сердца. На балу в Таврическом дворце шведский король сам предложил матери обменяться кольцами и устроить обручение. Она сказала мне это; я говорила с регентом, и мы назначили для этого четверг. Условились, что оно будет совершено при закрытых дверях по обряду греческой церкви».
