Роберт Роупер - Набоков в Америке. По дороге к «Лолите»
Из Ле-Мулине семья переехала в Антиб, а в октябре 1938-го, в поисках лучшей доли, – в Париж. Набоков крутился как мог: занимал у друзей, давал уроки английского, а один раз получил двадцать пять тысяч франков от Сергея Рахманинова, которого тронуло бедственное положение молодого писателя. Набоков даже написал в советский Литературный фонд (который был учрежден в 1859 году как “Общество для пособия нуждающимся литераторам и ученым”, но после 1917 года прекратил существование): теперь у него был филиал в Америке5. Писателю прислали целых двадцать долларов.
Рахманинов в революцию, как и многие другие, потерял все и вынужден был бежать с женой и дочерьми в Финляндию – зимой, в открытых санях. Рахманинов перепрыгнул через Европу и очутился в сонной добросердечной Америке, где, как он рассчитывал, мог добиться серьезного успеха. Он обзавелся превосходным импресарио (Чарльз Эллис), к 1919 году уже вовсю гастролировал и уверенно двигался к цели: стать одним из самых уважаемых и высокооплачиваемых классических музыкантов ХХ века. Музыка Набокова интересовала мало – как классическая, так и любая другая, но он знал эту историю (как и все в эмиграции) и, можно сказать, как писатель двигался по той же траектории, что и Рахманинов, хотя и с остановками. Рахманинов, как и Набоков, всегда тепло относился к Америке, где впервые побывал еще в 1909 году, и тоже отличался задумчивостью, которая сочеталась с безрассудной смелостью и любовью к приключениям, – к примеру, очень любил гонять на мощных автомобилях.
Много лет спустя Вера вспоминала, что в определенный момент они окончательно решили перебраться в Америку, и случилось это как раз перед 3 сентября 1939 года, когда Франция и Англия вступили в войну с Германией. Ее биограф ставит это под сомнение – дескать, “положение их было настолько непрочно, что любой порыв ветра мог сорвать их с места и унести в любом направлении”. Во Франции рассчитывать было особо не на что: разрешение на работу получить было трудно, а вскоре страну оккупировала Германия. По-французски Набоков говорил свободно, словарный запас его был богат, но английский писатель знал куда лучше и, возможно, в силу врожденной восприимчивости чувствовал родство с англоязычными авторами. Однако в Англии для него места не нашлось: все двери по-прежнему были закрыты.
В Ментоне Набокова навестил его двоюродный брат Николай. Он теперь преподавал музыку в Уэллс-колледже в далеком городке Орора, штат Нью-Йорк. В Новом Свете Николай устроился на удивление удачно: в 1934 году в Филадельфии состоялась премьера балета “Юнион Пасифик”, для которого он написал музыку на либретто Арчибальда Маклиша, в постановке “Русского балета Монте-Карло”, и вскоре этот “первый американский балет” прогремел на весь свет, став самой популярной постановкой “Русского балета” середины тридцатых годов. Значит, в Америке можно добиться успеха! Николай написал и другие произведения: премьера балета “Жизнь Полишинеля” состоялась в том же 1934 году в постановке парижского театра Опера. К тому же для потрепанного жизнью эмигранта у Николая были на удивление блестящие связи: он дружил не только с Маклишем, Леонидом Мясиным (хореографом “Юнион Пасифик”) и Солом Юроком (продюсером-импресарио), но и с Джорджем Баланчиным, Игорем Стравинским, Вирджилом Томсоном, Джорджем Гершвином, Анри Картье-Брессоном и многими другими знаменитостями.
Обаятельный высокий красавец, знавший, по слухам, двенадцать языков, “преувеличенно эмоциональный, видный и вечно опаздывавший”6, Николай подружился с Эдмундом Уилсоном, который к концу тридцатых годов считался самым авторитетным литературным критиком в Соединенных Штатах. О чем кузены говорили в Ментоне, мы уже не узнаем: записей не осталось. Но успех Николая не мог не заинтересовать Набокова[8].
Владимир в отличие от брата был человеком несветским. Нет, он отличался ничуть не меньшим обаянием и в юности без тени смущения пользовался помощью сильных мира сего – и не только своего знаменитого отца-издателя7, но и других. Но Владимир был художником до мозга костей. Он с удовольствием общался со знаменитостями – например, со спонсором Джойса и первым издателем “Улисса”; в годы, проведенные в Берлине и Париже, водил знакомство со многими известными людьми, в том числе с самим Джойсом: тот посетил чтения, которые Набоков устраивал в феврале 1937 года, а в феврале 1939 года писатели оказались вместе на одном званом ужине в Париже. В тот вечер Набоков, который всегда отличался остроумием, а порой и вовсе затмевал всех обаянием, был сдержан, и хозяйка вечера, Люси Леон Ноэль, впоследствии предположила, что, возможно, присутствие великого писателя повергло его в трепет. Прочитав ее отзыв, Набоков заметил: “В рассказе об обеде с Джеймсом Джойсом в Париже меня умилило, как меня изобличают в застенчивости (после стольких газетных упреков в «высокомерии»); однако верно ли ее впечатление? Она изображает меня робким молодым художником; на самом деле мне было сорок, и я достаточно ясно представлял себе свой вклад в русскую словесность, чтобы не испытывать смущения в присутствии любого современного писателя”8.
Набоков понимал: писатель, знающий себе цену, может проводить время в светских салонах, но истинное место его не там, а дома, в неотапливаемой мансарде. Он никогда не забывал эту важную правду о себе и своем даре и знал, что добиться успеха он может лишь собственными силами, если только ему не изменит талант или мужество не оставит его.
И все же – даже несмотря на некоторую снисходительность по отношению к младшему двоюродному брату, который всегда благоговел перед ним, – на Владимира успехи Николая не могли не произвести впечатления. Николаю удалось одержать блестящую победу, в духе американской мечты: он снискал себе славу на суровых дальних берегах. Оказывается, эмигрант без средств (за исключением некоторого культурного капитала) может покорить Америку: одним из первых впечатлений Николая стала “невероятная искренность”9 американцев, их готовность “помочь друг другу и в особенности новичку, эмигранту” – и, что самое важное, эмигранту, который ведет себя как свой.
Вера вспоминала, что стоило им выбрать Америку, как Америка тут же выбрала их. Марка Алданова10, известного русского писателя, автора исторических романов, пригласили преподавать в летней школе Стэнфордского университета в 1940 или 1941 году. Алданов тогда ехать в Соединенные Штаты не захотел (решил, что недостаточно хорошо знает английский11) и предложил вместо него позвать В. Сирина.
Переговоры длились больше года: проблема была в деньгах. В конце концов профессор славистики Генрих Ланц отказался от части своего жалованья, чтобы Набоков смог приехать в Пало-Альто. (Он читал два курса12 – обзорный по русской литературе и по основам драматургии – за 750 долларов плюс жилье.)
Но чтобы воспользоваться любезным приглашением Алданова и очутиться летом 1941 года в Калифорнии, Набоковым предстояло приложить немало усилий: в частности, необходимо было получить американскую визу. Однако теперь Набоков, по-прежнему с трудом сводивший концы с концами во Франции, знал, что перед ним готов открыться волшебный сезам, земля обетованная. Алтаграция де Жаннелли собирала для него аффидавиты в Нью-Йорке на случай, если приглашение будет получено: она заставила издателя “Смеха в темноте” подписать письмо, которое сочинил сам Набоков. Он просил рекомендаций и у других знаменитостей – у историка из Гарварда Михаила Карповича, у известного художника Мстислава Добужинского и у дочери Льва Толстого Александры Толстой, которая возглавляла благотворительный фонд Толстого, находившийся в штате Нью-Йорк. Нобелевский лауреат Иван Бунин подписал (а возможно, и сочинил) рекомендательное письмо, датируемое апрелем 1939 года:
Владимир Набоков (псевдоним В. Сирин13) – известный русский писатель, чьи романы… высоко ценят в среде русской интеллигенции за рубежом. Он сын покойного В. Д. Набокова, знаменитого либерала, члена Российской думы I созыва, профессора криминологии… [Сирин] не только писатель исключительного дарования, но и серьезный исследователь русского языка и литературы… Все это, вместе с превосходным владением английским языком и огромным опытом преподавания, ставит его в ряд выдающихся преподавателей русской литературы и философской мысли… я искренне его рекомендую.
Письма о ценности творчества Набокова отправились к американскому консулу в Париже. Но требовались и иные доказательства. Набоков писал Добужинскому, своему бывшему учителю рисования:
Позвольте мне обратиться к вам с очень большой просьбой. Дело в том, что я уже около двух лет стараюсь наладить переезд в Америку… главная трудность состоит в том, что, не располагая никаким капиталом, я непременно должен представить в консульство affidavits, которые служили бы для властей достаточной гарантией. Друзья, которые у меня есть в Америке, с трогательной готовностью мне их дают, – но все они сами иммигранты и не располагают крупными средствами, а богатых людей не знаю. Вот я и подумал, что, находясь в Америке, вы, может быть, могли бы попросить кого-нибудь посостоятельнее, в виде большого одолжения дать мне affidavit14.
