Юрий Борев - Луначарский

Много споров в художественной среде вызвал девиз Луначарского «Назад к Островскому» (1923), а представители «левого» искусства встретили его в штыки. Однако этот девиз имел положительное значение, так как ориентировал драматургию и театр на реалистические традиции.

Быть может, чтобы отвлечь Луначарского от драматургического творчества и пресечь его не слишком удачные попытки на этом поприще, Горький советовал ему писать мемуары: «Вы прожили тяжелую, но яркую жизнь, сделали большую работу. Вы долгое время, почти всю жизнь, шли плечо в плечо с Лениным и наиболее крупными, яркими товарищами». Луначарский совету внял и мемуары писал (воспоминания о Ленине, об Октябрьской революции), однако не в том объеме и масштабе, которые предполагал Горький.

Луначарский выступил и как соавтор некоторых киносценариев. Совместно с Гребнером были написаны сценарии к фильмам «Медвежья свадьба» и «Саламандра».

Еще раз подчеркнем, что литературные произведения Луначарского не обладают серьезными художественными достоинствами, однако они способствовали популяризации культуры и распространению историко-научных знаний и значимы для истории литературного процесса.

Луначарский самозабвенно любил театр. Премьера спектакля, юбилей актера или режиссера, открытие новой театральной студии, удачно сыгранная роль — ничто не проходило мимо внимания этого поистине театрального человека. Он активно вмешивался в художественный процесс рецензиями и теоретическими статьями, выступлениями на обсуждениях и принятием соответствующих постановлений Наркомпроса, участием в формировании репертуара…

После спектакля «Заговор Фиеско» Остужев и Луначарский подружились. Остужев взялся за исполнение главной роли в пьесе немецкого драматурга-экспрессиониста Штуккена «Бархат и лохмотья». Луначарский перевел эту пьесу с немецкого языка и внес свои изменения в текст, заострив социальное звучание будущего спектакля. В процессе постановки Луначарский много рассказывает Остужеву о Голландии и дает ему целый список книг о XVII веке.

Премьера спектакля «Бархат и лохмотья» состоялась 25 марта 1927 года и прошла с успехом. Когда публика разошлась, труппа и гости, приглашенные Луначарским, поехали в ресторан отметить премьеру. Демьян Бедный, грузный, в огромной купеческой шубе, ехал в машине Луначарского вместе с актрисой Розенель, Остужевым и известным критиком Конъюнктуровым.

По дороге Розенель особенно восхищалась игрой Остужева.

Остужев благодарил за лестное мнение о его игре и косился на критика Конъюнктурова, мнение которого было особенно важно.

Тем временем Демьян Бедный разговаривал с Луначарским, однако не о спектакле, а о собственном творчестве.

— Знаешь, Анатолий Васильевич, вчера вновь перечитал «Двенадцать» Блока. Кроме Христа, в основном революционно написано. Какой у меня хороший ученик!

— Ну, Демьян, — возразил Луначарский, — ты хватил! Самомнение у тебя излишнее.

Бедный обиделся и стал доказывать свою правоту:

— Когда эта поэма проскочила за кордон, меня там покрыли за слова «мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем». Только месяца через полтора узнали, что это Блок написал. Он своим тонким чутьем угадал мой стиль.

Угрюмо молчавший до сих пор критик Конъюнктуров оживился и взял под защиту Бедного:

— Вы, Анатолий Васильевич, недооцениваете роль истинного пролетарского поэта. Демьян конечно же оказал влияние на многих поэтов, в том числе и на Блока. «Революционный держите шаг, неугомонный не дремлет враг». Это Демьян Бедный или Александр Блок? А, то-то и оно. Всю нашу поэзию хорошо бы одемьянить.

— Одемьянить хорошо, — ответил Луначарский, — лишь бы не обеднячить.

Розенель и Остужев рассмеялись, а Бедный и Конъюнктуров обиженно замолчали.

За столом в ресторане сразу же воцарилась непринужденная атмосфера, между тостами и шутками шло обсуждение. Театральный критик Марков сказал:

— Остужев не столько герой-любовник, сколько герой-неврастеник.

Критик Конъюнктуров, не слушая критика Маркова, высказал свое мнение:

— Буржуазную пьесу Штуккена Луначарский не столько социально заострил, сколько эстетически утяжелил: упростил стилистику экспрессионизма, но добавил громоздкой бутафории романтической драмы.

Третий критик, Чужак, развил свою оценку спектакля:

— Как ни старался Остужев, как много искренности и темперамента ни вкладывал в образ Адриана, роль ему не удалась. Она лишь придаток монументального режиссерского замысла, в ней отсутствует классовая характеристика персонажа.

Режиссер Владимирский по-своему толковал спектакль:

— «Бархат и лохмотья» не историческая, а современная пьеса. Оденьте персонажей в костюмы наших дней, и вы получите трагедию художника, непонятого средой.

На другом конце стола, где расселась актерская молодежь, царили смех и веселье.

Демьян Бедный ревниво прислушивался к разговорам и никак не мог завладеть вниманием аудитории. Тогда он написал эпиграмму-экспромт:

С людей сбирая рублики.Преследует он цель:Лохмотья дарит публике,А бархат — Розенель.

Эпиграмма пошла по столу от одного гостя к другому. Раздался смех. Остужев, прочитав эпиграмму, вспыхнул, однако тут же улыбнулся, оценив остроумие. Немедленно Луначарский написал ответ:

Хоть Вы и Бе… и Де… и Же…Но все же вы не Беранже.

Потом подумал, зачеркнул написанные строки и аккуратно написал другие:

Он быть хотел советским Беранже.Все знают, что он Бе, все знают, что он Же.

Демьян Бедный мужественно перенес ответный удар.

Станиславский как-то сказал: «Плохо. Искусство отошло на второй план, уступив место политике».

Айседора Дункан предложила Станиславскому, что она, обнаженная, станцует лично для него эротический танец.

— Спасибо. Это очень интересно. Я приглашу мою жену, чтобы она тоже посмотрела.

Станиславский при поступлении Михаила Чехова в Московский Художественный театр дал ему задание изобразить окурок. Михаил Чехов поплевал на пальцы и с шипением придавил ими свою макушку, «загасив окурок». Станиславский был в восторге.

Все театры оперетты были закрыты в 1918 году. Остался только театр у Никитских Ворот в Москве. Чтобы вписаться в советскую действительность, коллектив театра стал обсуждать «актуальную» проблему: следует ли отменить буржуазный обычай дарить артистам цветы.