Рудольф Баландин - Вернадский

(Многие нынешние публицисты, писатели или политики, не обременённые высоким интеллектом, выказывают прямо противоположное мнение!)

Владимир Иванович не скупится и на критику. По его словам, «мы тоталитарное государство». Особенно резкий отзыв о ГПУ: «Это нарост, гангрена, разъедающая партию, — но без неё не может она в реальной жизни обойтись. В результате — мильоны заключённых-рабов, в том числе, наряду с преступными элементом, — и цвет нации, и цвет партии, которые создали ей победу в междоусобной войне. Два крупных явления: 1) убийство Кирова, резко выделявшегося среди бездарных и бюрократических властителей; 2) случайная неудача овладения властью людьми ГПУ — Ягоды…

Партия «обезлюдилась», и многое в её составе — загадка для будущего. Сталин, Молотов — и только. Остальное для наблюдателя — серое… При этих условиях смерть Сталина может ввергнуть страну в неизвестное.

Ещё ярче это проявляется в том, что в партии — несмотря на усилия, производимые через полицейскую организацию, всю проникнутую преступными и буржуазными по привычкам элементами, — очень усилился элемент воров и т. п. элементов».

Количество заключённых он по-прежнему преувеличивал (статистика оставалась засекреченной). Относительно гибели «цвета партии» его уверенность пошатнулась после прочтения в декабре 1941 года статьи бывшего посла США в СССР Дэвиса, который утверждал: благодаря репрессиям 1930-х годов в СССР была ликвидирована «пятая колонна». (Между прочим, Гитлер тоже высказывал такое мнение, а он на этот счёт был весьма осведомлён.)

Во взглядах на общественную жизнь Владимир Иванович исходил из своих убеждений, что наступила эра ноосферы. Запись 30 июля 1941 года: «Ноосфера, в которой мы живём, является главным регулятором моего понимания окружающего».

Спутница жизни

Накануне 1942 года Владимир Иванович отмечает: «Все эти дни я хорошо работал над своей лекцией «О геологических оболочках Земли как планеты». Я очень доволен этой небольшой статьёй, т. к. только написав её, я понял, что мы можем говорить о планетной жизни как о научном факте».

Вернадский продолжает много работать. И вдруг…

8 февраля 1943 года он впервые написал посвящение к своему труду («О состояниях пространства…»):

«Этот синтез моей научной работы и мысли, больше чем шестидесятилетней, посвящаю памяти моего бесценного друга, моей помощнице в работе в течение больше чем пятидесяти шести лет, человеку большой духовной силы и свободной мысли, деятельной любви к людям, памяти жены моей Натальи Егоровны Вернадской (21.XII. 1860 г. — 3.II. 1943 г.), урожденной Старицкой, которая скончалась почти внезапно, неожиданно для всех, когда эта книга была уже закончена. Помощь ее в этой моей работе была неоценима».

Наталья Егоровна умерла в ночь на 3 февраля 1943 года.

Последний свой день она провела спокойно, не жаловалась и не выказывала своих страданий (у нее сильно болел желудок и стеснилось дыхание из-за отека легких). Она беспокоилась о Владимире Ивановиче и скончалась тихо.

Он впервые в жизни был растерян, хотя всегда без страха думал о своей смерти. Он, как всегда бывает в таких случаях, даже когда несчастье ожидается, оказался беспомощным и одиноким перед огромным горем.

Анна Дмитриевна Шаховская, верный его помощник и секретарь, дочь близкого друга из студенческого братства, пытаясь отвлечь его от горестных мыслей, сказала, что готова записывать под его диктовку дополнения и уточнения в его новую работу «О состояниях пространства в геологических явлениях Земли. На фоне роста науки XX столетия».

Владимир Иванович ничего не ответил. Наконец отозвался с горечью:

— Неужели вы думаете, что я работаю, как машинка?

Затем, после паузы:

— Мне трудно, мне нельзя жить без моральной опоры.

Снова тяжелое молчание. И вновь:

— Нет, я не забыл, у меня есть внучка, наша внучка Танечка. Надо быть с ней… Остается только одно: ехать к ней, за океан.

Анна Дмитриевна впервые видела Владимира Ивановича в таком состоянии. (У внучки Тани была болезнь Дауна; других детей не было ни у его сына, ни у дочери; род Вернадских прервался.)

От горьких мыслей спасала его интенсивная работа. Порой он забывал, что жены нет с ним. Привычно хочет поделиться с ней идеями. Однажды ночью, когда из соседней комнаты донесся шум, он спросил: «Наташа, это ты?» И вдруг вспомнил, что её нет.

Потерял ли он Наталью Егоровну? Только отчасти.

В сущности, она сопутствовала ему до конца его дней. Он сроднился с ней, и она стала частью его собственной жизни. Их духовное единство сохранялось постоянно. «Мне так дорого, что в тебе сильна, красива гармония мысли и что так много и хорошо ты мыслью живёшь», — писал он ей через шесть лет после свадьбы. Так думал о ней всегда.

С нею он советовался, порой даже по специальным вопросам. В конце позапрошлого века написал жене, что образование минералов и вся химическая жизнь Земли производится лучистой энергией Солнца, а не глубинными силами планеты. Был уверен, что она с интересом воспримет эту идею, которую вряд ли поймут многие современные специалисты в науках о Земле, уверовавшие в наши дни в весьма сомнительную «глобальную тектонику литосферных плит».

Наталия Егоровна хорошо знала несколько европейских языков. Вернадский тоже неплохо владел примерно пятнадцатью языками, но, когда требовался квалифицированный перевод или редактирование иностранных текстов, обращался за помощью к жене.

Владимир Иванович был человеком достаточно замкнутым, хотя и доброжелательным по отношению к окружающим. Своими впечатлениями и переживаниями он почти ни с кем не делился, за исключением Наталии Егоровны. О его отношении к литературе и искусстве, о взглядах на любовь и дружбу можно узнать из писем жене. Общаясь с ней, он лучше узнавал самого себя.

Впрочем, она была необходимой не только для него. Таков был склад её характера, излучающего добро.

…Более четверти века назад, работая над своей первой книгой о Вернадском, я попытался в литературе, посвящённой ему, собрать сведения о его жене. К моему разочарованию, они были слишком скудны.

У хранителя кабинета музея Вернадского B.C. Неаполитанской я узнал адрес дочери Владимира Ивановича, жившей в США, и мы стали переписываться. При случае я спросил у неё о Наталии Егоровне. Она ответила:

«Все восхищаются отцом, но мало где кто-нибудь упоминает роль моей матери. Она была бесконечно скромна, не только не хотела, чтобы снимали её фотографы, но во всех смыслах отводила себя на задний план. Но если бы не она, кто знает — достиг ли бы отец того, чего он достиг. Она была его гением, его хранителем и его совестью и с увлечением разделяла его вдохновения. Помню их споры иногда, когда она настаивала, чтобы он ни в чём не уступал, если что-нибудь было против суждений его совести, и чтобы он думал о людях, которых он встречал на своём пути. Были дни, когда его жизнь была в опасности; она всегда поддерживала твёрдость его духа. Она была совершенно необыкновенная женщина громадной силы духа и любви».