Владимир Колганов - Булгаков и «Маргарита», или История несчастной любви «Мастера»

Естественно, что любящий сын воспылал ненавистью к большевикам, которая и могла привести его к сотрудничеству с нацистами, — так поступила часть русских эмигрантов первой волны.

Другое объяснение состоит в том, что в этом деле был совершен взаимовыгодный обмен. Арсеньев согласился помогать нацистам в надежде, что те не станут запрещать чтение лекций по философии и русской литературе. Как мы уже знаем, эти надежды в полной мере сбылись, более того, после бегства из Кенигсберга в 1944 году чтение лекций продолжилось в Сорбонне, а позже и за океаном. И все же хотелось бы знать: какой из перечисленных причин Арсеньев объяснил своим коллегам сотрудничество с партией расистов и убийц?

Однако даже наличие косвенных улик не позволяет версию превратить в обоснованное обвинение. Придется снова обратиться к описи документов канцелярии НСДАП. Собственно говоря, регистрационный номер, связанный с фамилией Арсеньева, там лишь один. Попробуем выяснить, что он означает. Вот связанная с эти номером ссылка на лютеранскую академию в Зондерхаузене. Казалось бы, все ясно — религия и больше ничего. Тем более что с этим же разделом связано упоминание имени гауптштурмфюрера СС Вальтера Колпера, сотрудника «Церковной службы информации» в имперском управлении безопасности (РСХА). Вполне логичная связь — эсэсовец курировал вопросы религии, которые могли так или иначе угрожать интересам нации. Но дальше больше — к этой же теме имел отношение и оберштурмбаннфюрер СС Эрих Ханенбрух. Не много ли на одного несчастного Арсеньева? Однако и это объяснимо — Ханенбрух также служил в РСХА, где курировал тему «Протестантские церковные дела», осуществляя надзор за прихожанами и лютеранскими священниками.

Но вот что странно. Хоть и читал Арсеньев лекции по религиозной философии, но ведь служителем протестантской церкви он не состоял, оставаясь в православии, проповедей не читал и никого не исповедовал. Так что же общего было между ним и офицерами СД? И почему в этой связи опись не содержит упоминания ни одного другого имени, если не считать муниципального советника из небольшого провинциального городка на западе Германии? Неужели два сотрудника имперской безопасности только тем и занимались, что следили за Арсеньевым?

Пришлось снова покопаться в картотеке канцелярии НСДАП, и вот обнаруживаю краткий реферат под тем же регистрационным номером, что упомянут в связи с именем Арсеньева. Текст имеет отношение к событиям лета 1942 года:

«После устного обмена мнениями между партканцелярией, шефом охранной полиции и министерством иностранных дел о запланированном заседании академии Лютера в Зондерхаузене в соответствии с сообщением руководителя академии, профессора Штранге, принято решение: с учетом проведенной подготовки заседание разрешить, однако в условиях военных действий никакие другие мероприятия этого рода невозможны».

Далее рекомендовано изменить заголовок торжественной речи на заседании. А в следующем реферате выражено сомнение в целесообразности поездки профессора Штранге в Швецию и Финляндию, поскольку хотя священник в порочащих его связях не замечен, однако упорно держится в стороне от большой политики и не выказывает какого-либо понимания задач, которые ставит перед собой НСДАП. В связи с этим рекомендовано повременить с выдачей ему пропуска на выезд за пределы рейха.

Попробуем найти объяснение столь пристальному вниманию нацистских властей к делам лютеранской церкви. В середине 30-х годов лидеров германских протестантов стали беспокоить попытки вмешательства государства в церковные дела. Весной 1936 года они направили Гитлеру меморандум, в котором наряду с жалобами по конкретным случаям содержался вопрос: является ли целью действий властей попытка «дехристианизации» нации? Такая постановка вопроса Гитлеру очень не понравилась, и начались репрессии — было арестовано около восьмисот деятелей протестантской церкви.

Летом следующего года в Берлине выступил с обличительной проповедью известный протестантский теолог, по убеждениям антикоммунист, Мартин Нимеллер. В его речи были и такие слова:

«Больше мы не можем хранить молчание, следуя повелению человека, когда Господь велит нам говорить. Мы должны повиноваться Господу, а не человеку!»

Понятно, что Гитлер придерживался другого мнения, а потому с 1938 года до конца войны Нимеллер содержался в лагерях Дахау и Заксенхаузен. Но странно не это — в описи документов партканцелярии НСДАП имя Мартина Нимеллера не связано с регистрационным номером, который поставлен у фамилии Арсеньева. А это в совокупности с тем, что сказано выше, означает только одно: упоминание фамилии Арсеньева в указанном контексте является свидетельством его сотрудничества с нацистскими властями. Во всяком случае, иного объяснения я не нахожу.

Надо учесть и то, что в Кенигсберге с давних времен большое влияние имела старолютеранская община. А кто мог лучше других контролировать настроение университетской молодежи? Кто ежедневно общался с молодыми протестантами, не являясь ни официальным надзирателем, ни лютеранским проповедником, но при этом имея высокий авторитет религиозного философа? Согласитесь, что положение Арсеньева было идеальным с определенной точки зрения. Логично допустить, что в его обязанности входило информирование кураторов из РСХА о настроениях в университете, а взамен ему предоставлялось право преподавать и свободно читать лекции на излюбленные темы. Что еще оставалось русскому «невозвращенцу» — не помирать же на чужбине с голоду? А тут еще благодаря материальной поддержке тетки Арсеньева, Лобановой-Ростовской, жены английского дипломата, в 1933 году удалось переправить родственников из России в Кенигсберг — на это ведь требовались не только деньги, но и благорасположение нацистов. Ну можно ли было в таких условиях конфликтовать с властями, отказываясь от предложения, от которого просто невозможно было отказаться?

Не думаю, что на основе информации, полученной от Арсеньева, кого-нибудь арестовали. Другое дело, что на коммуниста он бы с радостью донес. Однако факт сотрудничества с нацистами сомнений у меня не вызывает.

Среди русских нацистов, служивших в Управлении делами русской эмиграции в Германии после прихода Гитлера к власти, был человек — кстати, знакомый и с Василием Бискупским, и с Альфредом Розенбергом, — который удачно вписывается в тему этой главы. Сам он ни с Булгаковым, ни с его женами знакомства не водил, однако кое-кого из близких ему людей записали чуть ли не в соавторы Михаилу Афанасьевичу. В истории русской эмиграции он был известен под фамилией Шабельский-Борк.