Морис Дрюон - Заря приходит из небесных глубин

Ревновала ли Катя? И да и нет, поскольку с этой столь решительной женщиной тоже не все было так просто. В физическом плане она вовсе не проявляла особой требовательности, и ей скорее доставляло удовольствие быть сообщницей мимолетных или же затягивавшихся увлечений своего беспорядочного сожителя. Не она ли сама пригласила Жермену Саблон к их столику в тот вечер, когда они впервые услышали, как та поет, сглаживая тем самым своеобразную слабость «Большого Жефа», который с трудом знакомился с женщинами без чрезмерной поддержки алкоголя? А когда он провел ночь у Жермены, Катя, как ни в чем не бывало, позвонила ей утром, желая узнать, не слишком ли он много пил накануне, не устроил ли дебош, как обычно, и чтобы она напомнила ему о какой-то назначенной встрече. Я сам был свидетелем этих странных отношений.

В сущности, Кессель Катю забавлял. Ей нравилось видеть, как он живет. Его слабости, его чудовищные промахи, а порой и совершенно невозможные ситуации, в которые он попадал и из которых ей приходилось его вытаскивать, — все это ее развлекало. Она прозвала его Чичиковым, по фамилии главного героя «Мертвых душ», хотя с ним у Кесселя не было ничего общего: ни плутоватости, ни бахвальства, ни угодливости, ни опрометчивой развязности, но всего лишь чувствительность, а главное, разнообразие в поведении. Катя любила им командовать и без колебаний отчитывала, словно большого ребенка, делающего глупости. А он выслушивал ее упреки, понурившись и признавая их справедливость.

Как для певицы, так и для польки я был всего-навсего племянником их любовника и существовал лишь в зависимости от внимания, которое он мне уделял. Но я быстро почувствовал, что в глазах Кати существую и сам по себе. Возможно, тут сыграло свою роль полученное мною воспитание. Вскоре она стала проявлять ко мне интерес и привязанность, на которые я откликнулся с легким сердцем. Наши добрые отношения оказались для меня также очень ценны из-за знакомств, которые я сделал у нее.

II

Сент-Экзюпери, Мермоз и некоторые другие

Какой контраст между вечерами на бульваре Ланн и поэтическими салонами, где пожилые благовоспитанные господа и дамы, все еще тянувшие свою волынку, пытались превратить нескольких молодых людей в наследников своей ностальгии!

Кессель был не прочь перетащить меня на другой склон литературы, свой собственный, намного больше освещенный реальностью.

О! На ужинах у Кати встречались отнюдь не заурядные люди, да и пили у нее не вишневую наливку! Будучи прекрасной хозяйкой, она умела собрать, но всегда в малом количестве, наиболее талантливых, наиболее выдающихся, наиболее ярких друзей Жефа. За ее столом, хоть с виду и буржуазным, никто из гостей не был буржуа по своему нраву, даже если и вышел из этого круга. Все они вырвались из него, пробив брешь своей известностью.

Даже Кессель держался немного неловко, а вовсе не как хозяин дома, будто и сам был в гостях у собственной жены.

Какая галерея мимолетной или долговременной славы, какое удивительное сборище знаменитостей!

Именно там я лучше узнал Филиппа Эриа, с которым время от времени встречался с самого детства. Этот сюсюкающий гигант, сын, как я говорил, первого председателя Счетной палаты, был настоящим беглецом из крупной буржуазии. Он даже сменил прежнее свое имя, Реймон Пейель, но не манеры квартала Монсо. Подвизаясь в театре, он играл в пьесах Эдуара Бурде роли гомосексуалистов, для которых ему и изображать-то ничего не приходилось, а в кино, несмотря на всю нежность, которую одно время питал к нему Марсель Лербье, так и не смог сделать из своего псевдонима имя. Зато литература, где его шаги направлял Кессель, стала истинным призванием Эриа.

Он тогда недавно получил Гонкуровскую премию за «Избалованных детей» и уже был на гребне успеха, прежде чем взялся за свое главное произведение — «Семья Буссардель», которое получит Гран-при Французской Академии. Напрасно его забыли, потому что это один из наиболее солидных романов века.

Филипп Эриа обладал даром измен; его голос, доносившийся с вершины монументального тела, смаковал слова. Вместе с ним часто появлялся молодой декоратор и театральный костюмер Марсель Эскофье — маленького роста, совершенного вкуса и чудесного характера, — одним словом, культурный человек.

Еще одна крупногабаритная личность — Поль Бренгье, громогласный, могучий, прекрасно сложенный. В знаменитой команде репортеров «Пари суар» его репутация шла сразу же за Кесселевой. Поль Бренгье всегда был готов отправиться на другой конец света, тоже обладал отвагой, даром видеть и показывать увиденное другим, страстью к дружбе и склонностью ко всем излишествам. Он тоже торопил жизнь, чересчур быть может, поскольку покинет ее еще молодым, незадолго до войны.

Другой репортер, другой талант к приключениям — Жан Жерар Флери, круглый, плотный, смешливый, — контрастировал с Бренгье как Санчо Панса с Дон Кихотом. Но только с виду. По сути характера это был человек, готовый броситься на каждую ветряную мельницу. Он начинал адвокатом, но вскоре забросил свое ремесло. В его жизни было три страсти: пресса, авиация, цыгане. Поскольку Кессель олицетворял собой все три, он стал для Флери и братом, и божеством.

Все великие пилоты Воздушной почты — Мермоз, Сент-Экзюпери, Гийом, — с которыми Жан Жерар Флери летал и о чьих подвигах рассказывал, относились к нему как к своему. Его роднило с ними равнодушие к опасности, точнее, способность смотреть на опасность как на естественную, повседневную составляющую жизни. Его способность восхищаться, его энтузиазм, его смех были заразительны. Нельзя было найти товарища сердечнее. И невозможно писать об этом героическом периоде гражданской авиации, не прибегая к его статьям или книгам.

Может, это Жеф привел его к цыганам? Или же он нашел их сам и они там встретились?

Его влечение к ним, к их гитарам, к их глубинным голосам, к их тоске, которую они возили с собой в кибитках с давних времен, пока не оказались наконец в нарядах из яркого шелка на сценах монмартрских кабаре, было наваждением.

Флери влюбился в самую красивую певицу клана Дмитриевичей. Следовал за ней повсюду. Если водил ее в кино, то она навязывала ему целую тучу своих братишек, родных и двоюродных, и, пока он млел, переплетая пальцы с пальчиками своей красотки, те, подчиняясь издавна унаследованной тяге к воровству, растекались по рядам, чтобы обшаривать карманы зрителей. Полиция начала беспокоиться.

Друзья Жана Жерара всеми способами пытались разбить эти чары в прямом смысле слова, дойдя даже до того, что стащили его ботинки, не дав ему выйти из дома в тот день, когда он собирался сообщить в мэрии о своем предстоящем бракосочетании с прекрасной цыганкой. Должно быть, это был Кессель, только ему удалось разрушить колдовство.