Иван Беляев - Записки русского изгнанника

«Вдруг затрещали барабаны — и отступили басурманы…» Но без барабанного боя, без шума, противник ночью очистил позицию… Высланные в 10 часов утра разведчики обнаружили отступление врага по всему фронту. Казалось, произошло нечто невероятное… казалось, что кончилась война…

Но неприятель не был разбит. Опираясь на укрепления Летцена на Мазурских озерах, он начал переброску главных сил на Варшаву. На фронте остались лишь ничтожные арьергарды, и мы без усилий дошли до реки Ангерап и снова ворвались в Восточную Пруссию.

Эти арьергардные бои — Бакаларжево, Запален — напоминали скорее маневры, а самый поход был отдыхом.

Под Бакаларжевым мы блестяще форсировали реку, сопровождая огненным валом атаку 16-го и 17-го стрелковых полков. Под Запалленом произошел интересный случай. 4-й Кавказский полк, при котором мы находились, остановился на самой околице деревни. Было уже поздно, и все спешно бросились по халупам.

Рано утром на дальнем конце деревни послышались выстрелы. Мы быстро заамуничили лошадей, стрелки двинулись вперед. Оказывается, на другой окраине деревни заночевали немцы, и теперь они заняли опушку ближайшего леса. Не разговаривая долго, я сам схватил первый взвод, вылетел с ним на ближайшую позицию и открыл беглый огонь по опушке. Этого было достаточно, стрелки бросились на «ура» и прогнали противника без сопротивления. Немецкие наблюдатели попали в плен, не успев слезть с деревьев, куда их посадили… Жители бежали, оставив готовую пищу на столе. Путь победителей был усеян перьями и пухом ощипываемой птицы… Но ненависть, пробужденная бессмысленным уничтожением наших деревень и безобразиями немцев в захваченных ими краях, вызвала ответное отношение. Тогда как раньше свято сберегалось имущество бежавших жителей, теперь уже невозможно было удержать солдат от уничтожения всего, что попадалось им на глаза. Крестьяне тоже бросились грабить немецкие хаты, в оправдание они приводили бессмысленное разорение и пожары своих очагов.

Наступило затишье. Пользуясь густой сетью железных дорог, немцы предупредили нас под Варшавой, их наступление было остановлено только что прибывшими из Сибири полками всего в 15 верстах от Варшавы. Неожиданно и мы получили приказ о переброске туда.

Под Варшавой

Мы прибыли уже поздно и сразу же остановились в районе предместья «Воля», где нам указали высланные вперед квартирьеры. Распорядившись оцепить наше расположение цепью парных часовых и строго запретив людям отлучаться, я поскакал через мост в Варшаву в штаб Главнокомандующего, который находился в Лазенках.

Штаб занимал громадный зал, в котором за множеством письменных столов стучали на машинках и переговаривались между собой несколько десятков штабных. Мне указали стол в оперативном отделении, где сейчас же изготовили и подали мне подписанный приказ: не задерживаясь в Варшаве, немедленно явиться в штаб фронта. В эту минуту подошел только что приехавший с фронта подполковник в форме генерального штаба.

— Ну, как у вас там, все благополучно? Нет прорыва? — я не услышал ответа, но понял, что на фронте держались на честном слове, то и дело ликвидируя немецкие попытки прорваться. О наступлении не было и речи. Не теряя времени, я поскакал обратно. На биваке меня ожидал сюрприз.

— Так что, ваше высокоблагородие, все благополучно, — говорил Кулаков, только извольте видеть, — глаза его заблестели веселым юмором, — мы-то от них отгородились парными часовыми, а оне-то туто, в самой середке, по одной в каждой комнате.

Оказывается, мы попали в лупанарий.

— Так что же теперь делать?

— Не беда. Я их всех посунул вон в тот домишко, поодаль, и к воротам часового приставил. А помещение все вымыли и вычистили.

Вот она Воля, которую штурмовал мой дед. Вот она Прага, которую брал Суворов… Мы прошли мост на Висле и потянулись по всем главным улицам, а потом свернули к выходу на прямое шоссе, еще со времен Екатерины обсаженное раскидистыми деревьями, в направлении на Блоне, оставляя позади грязные жидовские кварталы с извилистыми переулками и покосившимися домами, которых, наверное, не ремонтировали, не чистили со времен «Круля Саса», курфюрста Августа Саксонского, который женился на еврейке и наводнил Польшу вывезенными из Германии евреями.

Из штаба Фронта нас двинули в штаб Армии, где мы расположились на квартирах в огромном фольварке[108], в стороне от шоссе. Хозяин встретил нас с распростертыми объятиями, отпустил фуража, сколько в душу влезет, угостил прекрасным обедом офицеров и накормил до отвала солдат. И много дней спустя, уже стоя на позиции, мы посылали к нему за овсом и сеном.

Названия его фольварка я не помню, ни имени владельца, так как оно сразу же заменилось другим, навсегда врезавшимся в память всех нас до последнего солдата именем «Доброго пана», при упоминании которого даже лошади ржали от радости и благодарности.

— Для вас ничего не пожалею, — говорил он, отпуская припасы, — пусть достается вам, а не проклятым германам. А вы нам дайте крулем вашего Великого Князя Николая, и заживем по-старому.

Вообще по всему шоссе поляки встречали и провожали нас с благословениями. Особенно отличился один придорожный помещик. Стоя на дороге против своего фольварка, он обнимал офицеров, приговаривая: «Ступайте, ступайте бить проклятого германа. Мы все теперь с вами… Ну, когда кончится война, будут и у нас свои счеты, а пока…»

— Это все они так думают, — ворчал доктор Бронн, — я-то их знаю, у меня здесь, в Варшаве, родня… Только не все говорят это так откровенно.

Чем далее, тем пустыннее становилась местность. Великолепные деревья по сторонам дороги были срублены. Кругом по деревням жизнь замерла, не пели петухи, застыли в воздухе крылья огромных мельниц. После Блона, где сибирякам удалось остановить германский натиск на Варшаву, мы передвигались только ночью — во избежание воздушной бомбардировки. Из штаба Армии нас направили в корпусной резерв, оттуда — в резерв дивизии.

Пушечная канонада, все время напоминавшая нам наше будущее, стала усиливаться, становиться слышнее. Орудия всех калибров гремели сильнее и сильнее, среди них стали ясно различаться отдельные выстрелы сверхтяжелых пушек, залпы скорострельных батарей. Разрывы стали приближаться все ближе и ближе, временами ветер доносил до нашего слуха треск пулеметов. Все сливалось в какую-то мрачную вагнеровскую мелодию, пахло уже не только гибелью старых богов, но и концом всего человечества.

В полночь нашу батарею вместе со вторым полком вызвали на позицию. Мы должны были сменить одну из гренадерских батарей, уже ранее находившихся в деле. От нее мы получили данные о целях и, что было особенно приятно, уцелевшую комнатку подле самой позиции. В уголку ее еще оставалась икона Остробрамской Божьей Матери, которая придавала необычный уют этой бедной лачуге. Казалось, вместе с мерцающим сиянием ночника она посылает нам свое благословение среди тысячи опасностей…