От Анны де Боже до Мари Туше - Бретон Ги

Неожиданно из темноты послышались крики и выстрелы из аркебузы. Это герцог де Гиз, желая проникнуть в дом, расправлялся со стражей.

— Что происходит? — спросил Колиньи у Мерлэна, протестантского министра.

Тот взглянул в окно и, задрожав, сообщил, что войска окружили дом и убивают слуг.

— Я давно уже приготовился к смерти, — сказал Колиньи. — Попытайтесь, если сможете, спасти себя. Меня вы уже не спасете. Свою душу я поручаю милосердию Божьему.

Потом он попросил помочь ему встать с постели, накинул на себя халат, попрощался с друзьями, которые выскользнули через окно, и стал ждать.

Ждал он недолго.

С одного удара дверь разлетелась вдребезги, и целая орда во главе с Жаном Яновицем, по прозвищу Бем, ввалилась в комнату.

— Это ты, Колиньи? — спросил Бем, держа в руке шпагу.

— Уважь эти седины, молодой человек. Да, это я.

— Прекрасно, — ответил Бем.

И вонзил шпагу в грудь адмирала.

Но так как адмирал продолжал шевелиться и не очень приятно хрипеть, несколько солдат довершили дело ударами кинжала.

А тем временем Генрих де Гиз, оставшийся внизу, начал проявлять нетерпение.

— Эй, там! Бем, вы закончили? — крикнул он со двора.

Убийца выглянул в окно:

— Да, еще минуточку, мы заканчиваем.

— Можно взглянуть? — спросил герцог, довольный. И тогда Бем и его помощники выкинули труп в окно. Генрих подошел к мертвецу, отер окровавленное лицо адмирала платком и, узнав врага, пнул изо всех сил ногой в лицо, говоря:

— Для начала неплохо. Смелее, солдаты.

А через несколько мгновений удар колокола дворцовой часовни подал сигнал к страшной охоте…

Резня длилась всю ночь. Карл IX, возбужденный запахом крови, тоже немного пострелял… из окна своей комнаты. Потом наступил рассвет, и первые лучи солнца осветили город неописуемого кошмара. Улицы были переполнены трупами. Во многих местах в лужах крови лежали отделенные от туловищ головы и другие части тела, а Сена вся покрылась «плавающими мертвецами».

К полудню Екатерина Медичи и несколько фрейлин покинули Лувр, где в это время король, натерпевшись страха, свалился в полу беспамятстве, и отправились по улицам, чтобы «испытать сладострастное удовлетворение, разглядывая некоторые части мужского тела на обнаженных трупах» <Сюлли. Мемуары.>. Там, от души веселясь, они исследовали признаки так называемого бессилия одного из погибших <Имеется в виду Субиз, который долго защищался, пока не упал, сраженный многими ударами, прямо под окном королевы. За несколько месяцев до этого его жена затеяла с ним судебный процесс по причине его мужского бессилия.> и позволили себе по этому поводу шуточки, дурной вкус которых был отмечен всеми…

* * *

После Варфоломеевской ночи Карл IX сильнейшим образом был подавлен и надолго впал в прострацию. Зато Екатерина Медичи не испытывала ни малейших угрызений совести. Верно, конечно, что в самой резне ее участие было незначительным, и лично себя она могла упрекнуть лишь в убийстве шести человек.

Спокойная, явно расслабившаяся после напряжения, она была удовлетворена событиями ночи 24 августа. Известен факт, который это подтверждает. По свидетельствам д'Обинье и Брантома, она действительно приказала забальзамировать голову адмирала Колиньи и отправила ее папе, который, должно быть, немного удивился, раскрыв посылку…

<А не часовни в Сен-Жермен Оксерруа, как обычно утверждают.>

СЕРДЕЧНОЕ ГОРЕ ОТВРАЩАЕТ ГЕНРИХА III ОТ ЖЕНЩИН

Необыкновенная любовь, о которой старые поэты слагали элегии и которая так поражала нас всегда, оказывается не только правдоподобна, но и возможна.

Прошел месяц после событий Варфоломеевской ночи, а Карл IX все еще пребывал «в депрессии». Поэтому Екатерина Медичи решила вызвать в Париж Мари Туше. Орлеанка была так мила, что простила резню своих единоверцев и поселилась на улице Сент-Онорс, в маленьком домике с садом, куда Карл приходил провести в покое послеобеденное время, силясь забыть хоть на мгновенье пережитый им кошмар.

Но увы! Каждый вечер во дворце его снова и снова поджидали кровавые призраки. Чтобы лишний раз не встречаться с этими ужасными, блуждающими при дворе привидениями, его матерью и королевой Елизаветой, которую он находил глупой и пошлой, он иногда надолго отправлялся на охоту в Венсенский лес. В такие дни он не возвращался ночевать в Лувр; он останавливался в Бельвильской сеньории, куда к нему приходила Мари.

И там всю ночь в каком-то безумном и безнадежном порыве он искал краткого, хотя бы на несколько секунд, забвения.

Результат был таков, что в июне 1573 года Мари срочно пришлось отправиться в замок Фейе, чтобы произвести там на свет толстого и крикливого мальчугана. По словам Брантома, сам король предпочитал, чтобы она родила не в Париже, «из желания не доставить огорчения королеве». Поступок поистине галантного мужчины.

В отсутствие Мари, буквально сжигаемый «огнем похоти», он ударился в самый постыдный дебош и вместе со своим братом, герцогом Анжуйским (будущим Генрихом III) и Генрихом Наваррским (будущим Генрихом IV) устраивал весьма фривольные вечеринки в компании девиц, склонных ко всяким шалостям.

Некоторые из этих вечеринок были причиной скандалов, о которых потом говорили во всей Европе. Конечно, сами придворные не упускали случая пересказать подробности того, что там творилось. Так, например, было перехвачено письмо человека, близкого ко двору, в котором он описывал одну из таких оргий. «Я знаю, — говорил автор письма, — как эти три замечательных сира заставляли прислуживать себе на торжественном банкете совершенно обнаженных женщин, которыми они потом злоупотребили и насладились».

Герцог Анжуйский, который в молодости, вопреки легенде, был человеком отменных мужских достоинств, любил смешивать, по словам историка, «наслаждения, угодные Венере, с удовольствиями, завещанными Лукуллом». Женщины, впрочем, были от него без ума. Кстати, все современники характеризуют его «как самого любезного из принцев, лучше всех сложенного и самого красивого в то время». Высокий, широкоплечий, привлекательный, обаятельный, он был утонченно элегантен и нравился всем без исключения девицам из летучего эскадрона.

Возможно, он был немного изнежен, но было бы ошибкой ставить ему это в упрек, памятуя о том, что именно фрейлины королевы-матери повинны в этом его маленьком недостатке. Еще когда он был всего лишь ребенком, они часто забавлялись с ним, наряжали, опрыскивали духами и украшали как куклу. От такого детства у него сохранились привычки, которые сегодня нам могут показаться немного сомнительными, а тогда воспринимались как совершенно нормальные. Он, например, носил плотно прилегающие камзолы, кольца и ожерелья, да еще и прекрасно выполненные висячие серьги.

Он обожал пудриться, обливаться «пахучей водой», оживлять губы небольшим количеством помады и иногда надевать женскую одежду.

Странноватые, надо сказать, пристрастия, но они ничуть не мешали герцогу Анжуйскому волочиться за девицами и быть весьма темпераментным партнером.

Обычно он выбирал себе какую-нибудь из граций из свиты матери, поскольку «их было легче уговорить, у них был богатый опыт и, главное, они не были склонны устраивать скандал, так как Екатерина Медичи распорядилась не противиться ухаживаниям сыновей», сообщает хронист.

Кстати, именно одна из девиц летучего эскадрона, Луиза де ла Беродьер <У этой молодой женщины, похоже, была специализация: лишать невинности королевских принцев, потому что она же была первой наставницей Карла IX…>, лишила герцога Анжуйского невинности, когда ему было пятнадцать лет. (Дело в том, что летучий эскадрон использовался и для этого.)

Так что по крайней мере, к тому моменту, о котором идет речь, герцог Анжуйский был вполне нормальным мужчиной, а если послушать королеву-мать, которая его неплохо знала, так просто «образцом».