Михаил Демин - Таежный бродяга

Я жил в «бордингаузе» — матросском общежитии, неподалеку от порта. Иван Васильевич зашел за мной, и мы отправились в город. Мы шли по просторным улицам Мурманска; по улицам, где перемешались все эпохи и стили, где рядом с тесовыми оградами и резными оконными наличниками старинных изб, соседствовали современные «блочные» постройки, высились многоквартирные дома. А над крышами их текло и клубилось белесое небо. Хотя час был уже поздний и пахло близкой осенью, — тьма еще не пришла, не настала. Еще продолжался полярный, круглосуточный день, и облака пронизывал тусклый, немеркнущий, призрачный свет. И в этом свете все окружающее — очертания зданий и лица людей — все выглядело странно, как-то безжизненно…

Внезапно, где-то рядом, послышались тихие, тягучие звуки траурного марша. Музыка приближалась, росла. И затем, из-за поворота, выползла навстречу нам похоронная процессия.

Людей было много, двигались они медленно и понуро, и в сумрачном этом потоке, плыли, колыхаясь, желтые, убранные цветами, гробы.

Я подсчитал: гробов было пять. Ого! — удивился я, — многовато… — И тут же спросил у своего спутника:

— Это что — жертвы кораблекрушения?

— Ну, мой милый, — сказал Штурман, — не строй себе иллюзий. Жертвы кораблекрушений, как правило, остаются в море.

— Но тогда в чем же дело? Эпидемия, что ли, была?

— Эпидемия? — Он усмехнулся, поджимая губы. И эта его усмешка показалась мне неуместной и странной. — Пожалуй, что так… Да, конечно. Эпидемия!

— Какая же?

— Тебе нужно точное медицинское определение? — Он покосился на меня. И потом — мигнув глазом: — Что ж, формула здесь простая: сорок градусов с минимальной закуской.

— Послушай, — сказал я, — ты не кривляйся…

— А я не кривляюсь, — возразил он, — я серьезно говорю.

И пока мы стояли, пропуская процессию, и потом, пока шли к ресторану, — он не спеша поведал мне эту историю.

Суть ее — вот в чем.

В тот самый день, когда мы прибыли в Мурманск, здесь состоялся торжественный вечер, на котором чествовались старые, уходящие на покой, лоцманы и шкипера. Пенсионеров набралось что-то около десятка. Явились все их сослуживцы и друзья. И вечер, таким образом, получился шумный, большой… Так как высокое партийное начальство пьянку, в принципе, не одобряет — столы были сервированы не для выпивки, а для чая. Все было выдержано в строгом стиле! В изобилии имелись цветы, конфеты и фрукты. И возле каждого стола помещался огромный, трехведерный самовар, доверху налитый водкой-перцовкой.

(В некоторых самоварах, впрочем, содержался армянский коньяк!) Напитки были специально подобраны по цвету. И налитые в стаканы, они внешне ничем не отличались от обычного чая.

И вот так, попивая «чаек» и закусывая конфетками, старички чрезвычайно весело провели этот вечер.

Все они, в результате, напились до столбняка. Их пришлось выносить. И половину почтенного сборища — прямым путем — понесли не на дом, а в море.

И там они, наконец, обрели заслуженный покой…

— Вот в этом самом зале все и произошло, — добавил, в заключение, штурман, когда мы вошли в ресторан. — Ну, а с самими героями этой истории мы только что встретились!

Ресторан был набит битком, исполнен гомона и суеты. Мы с трудом отыскали свободный столик. И когда уселись — Иван Васильевич сказал:

— По старым поверьям, насколько я знаю, встреча с покойником — это не к беде, а наоборот, к удаче!

— Так это — если встретишься с одним покойником, — усомнился я, — а их вон сколько было!

— Ну что ж, — отозвался он, — значит, тебя ждет или небывалая удача или уж действительно крупная неприятность… Но при всех обстоятельствах — надо выпить. За тебя! За почин! За великий путь!

— Чайку? — улыбнулся я.

— Конечно, — кивнул он, — согласно традициям! — И щелкнув пальцами, подозвал официантку.

РОКОВАЯ КРАСОТКА

Не буду утомлять вас подробностями морской повседневной жизни. Я испытал в сущности, все, что надлежит испытать «салагам»; и традиционные шуточки команды над новичками, и изнурительный труд, и бессонные ночи на шаткой палубе, — в соленой ветреной воющей мгле… Это все достаточно однообразно и утомительно, да и описано уже сотни раз! Моя же писательская задача — в другом. Меня интересует не течение быта, а зигзаги судьбы; детали и факты, связанные с крутыми, внезапными переменами…

Заполярные моря — мелководны, каверзны, бурны. Плавать там не легко. Однако сейнер наш благополучно достиг Новой Земли, миновал беспокойные, вечно бушующие, кипящие, "Карские ворота". И вышел в море Лаптевых. (Там скопились — судя по последним радиосводкам — огромные косяки сельдей.)

И вот там-то начались первые приключения… Причем не в море, а на берегу, — в тихой, укромной бухте Тикси.

С момента отплытия, прошло около двух месяцев; я получил неплохую передышку. Но теперь антракт кончился. И дальнейшие события стали разворачиваться уже с катастрофической быстротой.

Виною всему оказалась одна красотка — и какая красотка! Такой, я уверен, большинство читателей не встречало вовек.

Завезли ее в Тикси американские моряки.

В ту пору в русских водах шлялась потрепанная промысловая шхуна из Юконского пароходства… Я вот сказал "американские моряки". Фразу эту следует принять, как метафору. Настоящих «янки» не было на этом судне, его населял всевозможный сброд; там были китайцы, итальянцы, какие-то индейцы. Были и славяне. И были черные, — самых разных мастей и оттенков.

Их судно — так же, как и наше — укрылось в бухте, спасаясь от близящегося шторма. И мы совершенно случайно встретились в портовой столовой.

Так как здесь сошлись, смешались, все почти языки, мы быстро перезнакомились и легко нашли один, общий язык… Этому, конечно, немало способствовала выпивка.

Поначалу мы дружно сдвинули стаканы — за русский и американский флаги! Затем стали пить за все представленные тут племена и народы… Процесс этот затянулся надолго. А потом наш механик предложил перекинуться в картишки. И началась игра.

Я не участвовал в игре, но с интересом наблюдал за ней. В основном — не за картами, а за людьми. Мое внимание особенно привлек огромный, грузный негр, все лицо и руки которого были сплошь испещрены затейливой татуировкой.

Негр проигрывал, но держался невозмутимо. Только лицо его постепенно меняло цвет, из шоколадного — становилось все более серым. И все отчетливей проступали на этом сером фоне узоры дикой его татуировки. Он выгреб из карманов все деньги и отдал их, кряхтя. И погодя — снял с запястья позолоченный браслет. А потом пошептался о чем-то со своим приятелем, белобрысым поляком. И тот объявил на чистом русском языке: