Три века с Пушкиным. Странствия рукописей и реликвий - Лариса Андреевна Черкашина
Так уж совпало, что в то самое время, когда Николай Бруни работал над памятником поэту, другой заключённый – священник и философ Павел Флоренский – в письме из Соловецкого лагеря наставлял подраставшую дочь: «Пушкина хорошо тебе читать в издании Поливанова, прочитывая каждый раз объяснение. Тут мне попался 1-й том этого издания и после обеда ¼ часа я читаю лирические стихотворения Пушкина». И ни единой жалобы в письме, ни одного вздоха, ни одного упрёка! Будто и не было то послание отправлено из земного ада. Поистине бесценное свидетельство русского духа и силы пушкинской поэзии!
…Конструкторская жилка и здесь помогла «скульптору поневоле». В ход пошли подручные средства: каркасом памятнику послужили деревянные доски; голова же и руки поэта были отлиты из гипса; скамья и сама фигура – сложены из кирпича и оштукатурены цементом.
Памятник Пушкину, созданный к знаменательной дате, установили на плацу, как раз против окон двухэтажного деревянного дома, где проживал «хозяин лагеря» и, верно, тайный (!) «пушкинист» Яков Мороз. Неподалёку начиналась аллея соснового парка, и так уж вышло: памятник дал название аллее, а затем и будущей улице Пушкинской.
И вот Александр Сергеевич в распахнутом плаще свободно сидит на скамье, левой рукой придерживая на колене книгу, а правой рукой опираясь на спинку скамьи. Пьедесталом памятнику послужил деревянный постамент, и читались на нём пушкинские строки. С левой стороны:
И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал.
И – с правой:
Мой друг, отчизне посвятим
Души прекрасные порывы!
Да, про «жестокий век» и про свободу, что восславил в нём поэт, не упоминалось – слишком злободневно звучали бы те строки на пьедестале, – век ХХ в своей жестокости мог поспорить бы с девятнадцатым! И как знать, кто «победил» бы в том виртуальном споре?
Поминальный крест
И хотя монумент был готов, само торжество открытия памятника Пушкину пришлось не на скорбный февральский день 1937-го, а на праздничный июньский – день рождения поэта. В летнем театре по сему случаю был дан большой концерт: играл симфонический оркестр, артисты декламировали пушкинские стихи, пели отрывки из оперы «Евгений Онегин».
Был ли приглашён на то торжество сам скульптор, заключённый Николай Бруни? Нет, конечно же, нет! Поэзия и музыка, по мысли властей, не предназначались для ушей заключённого.
Памятник, сотворённый руками узника, скульптора из лагерного барака. Здесь, в немыслимых для творца условиях – в дощатом сарае за колючей проволокой, под лай сторожевых собак и окрики охранников, – рождался будущий монумент. Единственное детище отца Николая. И рождением памятник поэту словно приближал… смерть своему создателю. Лагерное начальство торопило: памятник должен быть готов к грядущей значимой дате. Скульптор успел. Но это уже ровным счётом никого не волновало: Николай Бруни из творца вновь обратился в обычного лагерника.
Более того, в декабре того же юбилейного пушкинского года «тройка» при УНКВД по Архангельской области предъявила ему новое обвинение, теперь – в «контрреволюционной агитации».
Из материалов дела заключённого Николая Бруни: «Внедрял религиозные традиции среди заключённых: происходящие в СССР события увязывал со Священным Писанием».
Очень скоро художник простится с жизнью: его расстреляют в начале грядущего года. Вероятно, во исполнение спущенного свыше всевластным Народным комиссариатом внутренних дел зловещего «плана».
Художника и священника Николая Бруни расстреляли – и весьма обыденно для палачей – вместе с такими же неповинными, как и он. На берегу речки с ласковым названием Ухтарка, что в шестидесяти километрах от посёлка Чибью. Ныне там – поминальный крест…
Будто и место своей кончины сумел предугадать духовным взором Николай Александрович:
Что значит эта тишь глухая
У берегов чужой реки?..
Известна и дата казни – 29 января 1938 года. Какая грустная символика, ведь тот январский день (по старому стилю) стал последним земным днём для Александра Сергеевича! Ровно сто один год пролетел над несчастной Россией.
«…Независимость и самоуважение одни могут нас возвысить над мелочами жизни и над бурями судьбы». Как созвучны те пушкинские строки с участью Николая Бруни!
Жизнь и смерть отца Николая сродни житиям древних христианских мучеников. Со слов очевидца, он перед расстрелом призвал сотоварищей, приговорённых к смерти, подняться с колен, а сам обратился к Богу с горячей молитвой…
Но и всесильный «хозяин Ухтпечлага» не избежит скорого суда: в том же тридцать восьмом, в августе, его арестуют, предъявив обвинения в «преступной бесхозяйственности» и в «пособничестве врагам народа». А в январе 1940-го Яков Мороз будет расстрелян в Москве по приговору Военной коллегии Верховного Суда СССР. Палач разделит участь своих безвинных жертв. Находились, однако, и те, кто сочувствовал «образцовому» советскому «хозяйственнику»…
«Говорят, будто пострадал он (Мороз) за свободу, которой пользовались при нем заключённые. Бредни! – негодовал Михаил Розанов, писатель и бывший политзаключённый. – Ухтпечлаг при Морозе расширялся в условиях, при которых не требовалось ни конвоя, ни строя. Природа сама помогла НКВД, отгородив Ухтпечлаг от страны непроходимыми лесами. Бежать было некуда. Тысячи людей годами жили в землянках, палатках и хибарках, строя модернизированные шахты, промыслы и верфи… Сначала полетели ставленники Мороза, а потом и он сам. Пора морозовских методов руководства заключёнными отошла. Трудами ГПУ и Мороза север превратился в гигантскую каторгу».
Рукотворный памятник
В чём-то участь Николая Бруни сходна с судьбами русских зодчих – Постником и Брамой, возведшими чудо из чудес – сказочный собор Василия Блаженного на Красной площади. Но царь Иван Грозный оказался куда мягче и снисходительней к его творцам: судя по легенде (!), им выкололи глаза, дабы не смогли они повторить то каменное рукотворное чудо ни в каких чужих землях!
А пушкинский монумент, творение казнённого Николая Бруни, продолжил жить своей особой жизнью. Ни один десяток лет простоял он на Октябрьской площади Ухты, затем волею городских властей «переехал» на другое место: ближе к местному театру. В юбилейном, 1949-м памятник Пушкину решили перенести в детский парк, затем и там подыскали ему новое место, передвинув на парковую поляну.
Столь частые переезды явно пошли не на пользу хрупкому творению. Вскоре его закрыли и огородили, слишком плачевное зрелище являл собой разрушавшийся на глазах памятник любимому поэту. Не для славных монументов хрупкий гипс да кирпич…
Подступал новый пушкинский юбилей – двухсотлетие со дня рождения поэта. Тогда-то и пришла благая мысль –
