Водители фрегатов. Книга о великих мореплавателях[1986] - Николай Корнеевич Чуковский
Крузенштерн объявил, что экспедиция тронется в дальнейший путь, едва «Нева» вдоволь запасется водой. «Надежда» давно уже была готова к отплытию, и команда ее последние два дня стоянки у берегов Нукагивы провела в прогулках и поездках на шлюпках вдоль берега.
Во время одной из таких поездок лейтенанту Головачеву, командовавшему шлюпкой, удалось открыть неизвестный до тех пор географам залив, который был больше и глубже бухты Анны-Марии. Залив этот он назвал именем знаменитого русского моряка Чичагова. На берегу залива Чичагова стояла деревня, побольше и побогаче той деревни, в которой правил Тапега. Был здесь свой король, встретивший Головачева очень ласково. О Тапеге он отзывался презрительно: деревня Тапеги могла выставить в бою только восемьсот воинов, а деревня залива Чичагова — тысячу двести.
Головачев заметил, что хижины здесь гораздо новее на вид, чем хижины деревни Тапеги, стены которых были покрыты плесенью и начали подгнивать. Это удивило его.
— Ваша деревня, видно, недавно построена? — спросил он короля.
— Нет, она построена давно, — ответил король, — но недавно ее разрушили громом твои братья, белые люди, и нам пришлось строить ее заново.
Головачев догадался, что это одна из тех двух деревень, которые разрушил капитан английского корабля, когда островитяне отказались дать ему провизию даром.
В окрестностях Головачев нашел несколько небольших ям, которые могли быть только следами пушечных ядер.
Головачев решил возвратиться сушей. Он отправил шлюпку прежним путем, а сам вместе с тремя спутниками пошел к бухте Анны-Марии пешком, через пустынную центральную часть острова. Целый день бродили они в горных ущельях, среди дикого тропического леса, такого густого, что иногда им приходилось прорубать себе дорогу топором. Усталый, измученный прибыл поздно вечером Головачев на «Надежду».
— Ложитесь спать, лейтенант, — сказал ему Крузенштерн. — Завтра мы выходим в море.
Англичанин Робертс сопровождал моряков во всех их прогулках по острову. Он оказал экспедиции много важных услуг. Собираясь сняться с якоря, Крузенштерн хотел как-нибудь отблагодарить Робертса.
— Поезжайте с нами, Робертс, — сказал он ему. — На обратном пути мы будем плыть мимо Англии, и я отправлю вас на родину.
— Что вы! — закричал Робертс в ужасе. — Там беглых матросов заковывают в кандалы и отправляют на виселицу!
— Это верно, — согласился Крузенштерн. — Но у меня в Англии много влиятельных знакомых, и я мог бы похлопотать за вас. Неужели вы совсем не тоскуете по родине, по родному языку, по большим городам?
— Нисколько, — ответил Робертс. — На родине я был беден, бездомен, вечно голоден. Мне приходилось работать по пятнадцати часов в сутки, жевать черствый хлеб, жить на чердаке. А здесь я свободен и сыт, я сам себе господин, у меня есть дом и семья. Уверяю вас, капитан, я отсюда никогда не уеду. Я был бы вполне счастлив, если бы черт унес куда-нибудь этого проклятого француза, который вечно делает мне пакости. Но на такое счастье невозможно надеяться.
Крузенштерн задумался.
— Что же я могу предложить вам, Робертс? — сказал он наконец. — Я дал бы вам денег, но, боюсь, на Нукагиве они вам не пригодятся. Просите у меня сами чего хотите.
— Сначала я хотел попросить пороху и пуль, сэр, потому что у меня есть ружье и нет зарядов, — ответил Робертс. — Но потом я подумал, что мне никогда не придется стрелять из ружья: зверей, чтобы охотиться, здесь нет, островитяне относятся ко мне отлично, а Кабри трус и никогда не посмеет открыто напасть на меня. Нет, капитан, благодарю вас. Я ходил с вами по острову потому, что это было для меня развлечением. Никакой награды мне не нужно.
И все же Крузенштерну удалось, хотя и невольно, оказать Робертсу услугу.
17 мая 1804 года на рассвете «Надежда» и «Нева» подняли якоря. Ветер дул порывистый, постоянно менявший направление, и выйти из узкого, загроможденного коралловыми рифами горла бухты Анны-Марии оказалось очень трудно. Только к вечеру оба корабля были в открытом море. Едва стемнело, к Крузенштерну подошел лейтенант Ромберг и доложил, что в старых парусах, сложенных на палубе, матросы нашли человека, который забрался туда, вероятно, еще накануне вечером.
— Кого? Нукагивского островитянина? — спросил Крузенштерн.
— Нет, капитан, — ответил Ромберг, — белого.
Крузенштерн был удивлен таким открытием и приказал немедленно привести этого человека к себе. Но он удивился еще больше, когда человек этот оказался французом Кабри.
Кабри повалился Крузенштерну в ноги.
— Простите, капитан, простите! — закричал он. — Меня оклеветал враг. Я всегда был искренним вашим другом.
— Зачем вы без разрешения забрались на мой корабль? — строго спросил Крузенштерн.
— Я знал, что вы откажетесь взять меня. Я был оклеветан и не имел возможности оправдаться, — продолжал Кабри. — А на Нукагиве оставаться я больше не мог, потому что мой враг собирался погубить меня, едва вы покинете остров.
— Как же он собирался вас погубить?
— Он хотел застрелить меня из ружья.
Крузенштерн усмехнулся, вспомнив, что у Робертса нет ни крупинки пороха.
— Смилуйтесь, капитан, не бросайте меня в воду! — умолял Кабри. — Я не хочу даром есть хлеб, я буду работать вместе с матросами. Вы, кажется, плывете сейчас на Гавайские острова. Высадите меня там. Я согласен жить где угодно, лишь бы мой враг был далеко.
Крузенштерн принужден был оставить француза на корабле. Впрочем, он был даже рад этому: он отблагодарил Робертса.
Гавайские острова
Оба корабля плыли теперь к Гавайским островам. Там им предстояло разлучиться надолго: Крузенштерн решил отправить «Неву» к Аляске, а сам на «Надежде» держать путь к Камчатке.
Такое разделение кораблей должно было намного ускорить решение многочисленных задач, стоявших перед экспедицией. В то время, когда «Надежда» будет находиться в Японии, «Нева» посетит русские владения в Америке.
25 мая вторично пересекли экватор и опять вошли в Северное полушарие. Дул ровный попутный ветер. Он смягчал тропическую жару, погода стояла теплая, мягкая и приятная. Стаи летучих рыбок взлетали на воздух вокруг кораблей. Моряки, отдохнувшие на Нукагиве, работали усердно и охотно.
В свободное время офицеры «Надежды» развлекались рассказами француза Кабри. Крузенштерн заставил его вымыться, постричься, побриться, одеться в матросский костюм. Но, когда он начинал говорить, все удивлялись диким суевериям этого европейца.
Он твердо верил в колдовство и разные заговоры. На груди у него висел волшебный талисман, который он надел перед отъездом с острова для того, чтобы Крузенштерн не бросил его в море. Талисман состоял из кожаного мешочка, в котором лежали два свиных зуба. А чтобы талисман действовал
