Игорь Оболенский - Мемуары фрейлины императрицы. Царская семья, Сталин, Берия, Черчилль и другие в семейных дневниках трех поколений

Говорят, что «реальна не плоть, а душа; плоть – прах, душа – пламя». Именно реальная душа и видна в твоем письме и в твоих действиях.

Что было бы твое красивое тело, твоя породистая осанка, твое милое сияющее лицо без этой души? Ничего.

Разочарованный Филиппо Миланский сказал: «Я вкусил золотого плода, и рот мой был полон праха…»

Давно я ждал именно это письмо. Я люблю это письмо. Оно является частицей самого лучшего твоего существа. Оно дало мне успокоение и почти разрешило вопрос, который я тебе предоставлял разрешить: «Быть или – не быть».

Вопрос этот стоял предо мною самым серьезным образом, ибо вне тебя нет моего бытия.

К сожалению, моему блаженству не суждено было быть долговечным.

Бабошка, видеть тебя в самой смрадной, самой затхлой и испорченной части не только нашего города, но может быть и целого мира; там, где происходят такие ужасы, которые даже сам Dickens, описывая Вайтчапель и думая, что дал миру картину гниения и ужаса, не подозревал, что Вайтчапель в сравнении с этою отвратительною и грязною частицею мира является храмом цивилизации, культуры и нравственности.

Там, где каждый человек хуже всякого гада, липкой медузы, пресмыкающегося рептилия, ядовитого и злого, там, где в каждом уголке дома или развалин, происходит нечто страшное, адски чудовищное, разврат, убийства, хищения, кражи и все мерзости, которые могут встретиться только в редких темных безднах и затхлых болотах человеческого невежества.

Видеть тебя там, неопытную, хрупкую, хорошенькую, молоденькую, бедненькую мою беззащитную девочку, вооруженную только женским инстинктом, с помощью которого легче ощутить и использовать хорошую позицию, чем защитить…

Ты не думай, что я хочу сетовать, что я жалуюсь, нет – но я хочу подчеркнуть, что ты являешься моим светом, без тебя вокруг меня царит только мрак и пустота.

Если этот свет не только погаснет, но если даже хоть на чуточку померкнет – для меня все кончено».

«Дорогая моя Бабошка, я вернулся после таких сильных переживаний, какие могут потрясти и выбить из колеи самого сильного.

Я испытал и пережил многое: счастье, блаженство, радость, горе, досаду и все, вместе взятое.

Я видел тебя в твоем уютном уголке, который ты так особенно хорошо умеешь создавать, именно создавать.

Ты как райская птица вносишь благородство и отдых в своем гнезде. Оно отличается от других так же, как гнездо райской и красивой тропической птицы отличается от гнезд воробья и вороны…

Я видел тебя всю, мою дорогую, красивую, несомненно красивую, но не грубой животной, а нежной, одухотворенной красотой… Мне показалось, что ты очень грустная, тебя что-то беспокоит, и мне от этого тяжело…

Очень тяжело, но мое счастье! Не будь грустная, пусть тебя ничего не беспокоит, моя милая, дорогая девочка. Знай, что во мне у тебя есть не только муж любящий и обожающий, – это не удивительно, такую жену, как ты, нельзя не любить и не ценить, но во мне ты имеешь преданного, опытного, сильного и стойкого друга.

Верь мне, твоему другу, твоему Алеше, который готов сгореть как свеча для того, чтобы согреть тебя и ярко осветить твою жизнь…

Мое золото, я хотел бы писать сегодня совсем другое, длинное, сильно вдохновленное письмо, но, к сожалению, я получил эти плохие известия.

Я их боялся, очень боялся именно такого стечения обстоятельств, но об этом я пишу тебе как другу вместе со всеми теми, которые могут тебе в этом помочь.

Я прошу тебя, моя хорошая, ни о чем не беспокоиться. Действовать надо вовсю, всей энергией и умением, но пусть тебя ничего не огорчает.

Береги себя и детей. Обнимаю тебя, моя Бабошка, моя дорогая —

«Поздравляю тебя, моя хорошая Бабошка, с Новым годом!

Прошли дорогие для меня дни твоего рождения и именин, наступают счастливые для меня дни нашей свадьбы и день появления первого плода нашей чистой любви.

Но злые люди, как бы озлобленные завистью, лишают меня возможности ощущать счастье, дарованное мне Богом и тобою.

Найдя в тебе идеал женщины и друга, я ощущал полноту счастья, мне только оставалось ценить и охранять ее.

Я уже говорил тебе, что я ощущал это счастье даже там, где самые храбрые и самые стойкие проявили бы слабость. Я считал бы самым большим несчастьем быть слабым, ибо счел бы себя недостойным тебя, твоей чести и благородного сердца.

Я в каждую минуту чувствовал твое присутствие, я видел твой дух около себя, ты ярко передавала мне твои ласкающие мысли…

Я был горд…

С восторгом и глубокой нежностью вспоминал я все минуты нашей честной жизни, сиявшей величием нашего обоюдного уважения и чистой любви.

Мысль о беззащитном положении моей дорогой троицы болезненно заставляла сжиматься мое сердце, но ты гордо сумела доказать, что ты не беззащитна, что самая мощная защита – в тебе самой.

Я еще лучше понял слова прелестной Ровены, обращенные к самому доблестному рыцарю, единственному сопернику (в силе) Ричарда Львиное Сердца: «Могу тебя уверить, гордый рыцарь, что ни в одном из жесточайших сражений не проявлял ты в большей мере своего хваленого мужества, чем проявляет его женщина, когда долг, привязанность, любовь и честь призывают ее к этому».

Ах! Какая ты была чарующе прекрасная; ты являлась ко мне в белоснежном чистом, тающем на тебе платье, лицо у тебя было настоящее твое, то, которое я люблю, чистое, нежное, и в ласкающих глазах отражалось кристальное сердце, полное любви и благородства. Ты утешала, успокаивала меня своим видом.

Но нарушение душевного равновесия, о котором я упоминал, наступило, и я почувствовал ни с чем не сравнимое страдание. Я чувствовал, как будто я тебя теряю. Я страдал, но ужасно было то, что в этом страдании я был одинок.

Я не могу тебе ничего писать о твоей службе. Скажу одно, что это самое большое наказание, которое пока послала судьба. Я мучаюсь, но что делать? Что сказать?

К сожалению, не нахожу возможным дать тебе указание в категорической форме. Надеюсь, это не повлечет за собой мое счастье, твою чистую неприкосновенность и не повлияет на будущее и счастье твоих детишек. Пока больше ничего не могу сказать…

Позавчера мне было больно получить от тебя деньги, не присылай больше, если меня любишь. Если мне будут очень нужны, сам буду просить. Передачи тоже не нужны, я могу без них существовать.