Арсений Замостьянов - Гаврила Державин: Падал я, вставал в мой век...

В меценаты Платон не годился по скупости, а в политических интригах обнаруживал нерешительность, ждал указаний от матушки-императрицы… И всё-таки польза от этих «бесед» неоспоримая: весть о том, что Державин приятельствует с Зубовым, без стука проникала во все кабинеты. Отныне его уважали и побаивались, что не исключало, впрочем, и досадных недоразумений. Иногда рушились и старые дружбы. «Императрица приказала приглашать его в эрмитаж и прочие домашние игры, как-то на святки, когда они наступали, и прочие собрания. В доме Вяземскаго был также принят хорошо; но как брат фаворитов, то есть Дмитрий Александрович Зубов, сговорил на меньшой дочери Вяземскаго, и Державин приехал его поздравить, то княгиня, приняв холодно, показала ему спину. Сие значило то, что как они сделались, чрез сговор дочери, с любимцем Императрицы в свойстве, то и не опасались уже, чтоб Державин у него мог чем их повредить. Чрез сей низкий поступок княгини так ему дом их омерзел, что он в сердце своём положил никогда к ним не ездить, что и в самом деле исполнил по самую князя кончину». А ведь в прежние дни княгиня покровительствовала поэту.

Святки в обществе императрицы, Эрмитаж — после Тамбова Державин мог ощутить себя кумом королю, но прямодушный характер снова и снова показывал себя… Ему в те дни удавалось поддерживать баланс во взаимоотношениях с Потёмкиным и Зубовым. И вдруг пришлось рискнуть дружбой с очаровательным Платоном. Отец фаворита — сенатский обер-прокурор Александр Зубов — почувствовав себя всесильным, во Владимирской губернии самовольно занял часть соседского имения. Пострадавший майор Бехтеев обратился за помощью к Потёмкину. В тяжбу втянули Державина… Гаврила Романович быстро разобрался в неправоте Александра Зубова — и прямо объявил об этом Платону Александровичу. Державин советовал не доводить дело до суда, разрешить конфликт полюбовно. Платон был бы рад не ввязываться в тяжбу, но старший Зубов упрямился. Он объявил, что отступится только, если Бехтеев заплатит ему 16 тысяч. Бехтеев готов был дойти до императрицы, и Державину великих трудов стоило примирить помещиков, не допустив конфликта между Потёмкиным и Зубовым. Поэт в те дни «ездил» к обоим фаворитам.

Одноглазый исполин выглядел переутомлённым: болезнь иссушала его, но трудился он по-прежнему за четверых. И всё чаще нуждался в Державине. Григорий Александрович вчитывался в каждое стихотворение Державина — и всякий раз его что-нибудь огорчало. Но, может быть, истинная поэзия и должна быть такой? Как родниковая вода с песчинками. Удобные, на всё согласные подпевалы, конечно, приятны в общении, но не всегда на них можно положиться.

Между тем Зубов относился к Державину как к доверенному сотруднику. Вяземский болел, делами в Сенате заправлял обер-прокурор Ф. М. Колокольцов. Над Сенатом парил неопытный Зубов — и помощь Державина пришлась ему кстати. В нескольких спорных вопросах Державин продемонстрировал Зубову и императрице аналитический ум и административную хватку. Сбывалось обещание Зубова: вы получите всё.

…Жил да был в Петербурге банкир Сутерланд. Екатерина даровала ему баронский титул. Он оперировал крупными суммами казённых денег — и по первому требованию должен был пустить их, куда велит императрица. Но однажды понадобилось перевести в Британию два миллиона — не шутка! — а денег не оказалось. Банкир признался, что деньги растрачены. Большую часть их он роздал в долг сильным мира сего — ближайшим сподвижникам императрицы. Всем, кроме Платона Зубова.

В 1792 году этот пятидесятилетний богач покончил с собой. Расследование растраты поручили Державину.

Зеваки удивлялись, что барон застрелился: считалось, что банкир никогда не держал в руках оружия. Потом выяснилось, что барон всё-таки отравился: ну, яд — это для банкиров привычное дело, тут уж удивляться нечему.

Сутерланд давал взаймы всему Петербургу, даже цесаревич Павел Петрович пользовался его услугами. Не говоря уже о Державине, у которого барон подчас клещами вытаскивал деньги с процентами… Например, 8 января 1789 года банкир грозно писал Гавриле Романовичу: «Письмо ваше от 23 минувшего декабря я получить честь имел, в котором вы изволите объяснять невозможность заплатить ваш долг в 2-х тысячах рублях, а посредством П. И. Новосильцова доставляете в зачёт только 1000 р., а на другую 1000 р. вексель в шесть месяцов. На что я вам объяснюсь, что сколько я прежде сего был расположен ко службе всякого честного человека, столько же я и наказан за добрую мою волю неустойкою всех моих должников; почему я и нашёлся принуждённым сделать завещание ниже ни отцу родному более терпения не давать, вследствие чего вы, м. г., на мне не взыщите, что я более ни ждать, ниже посланные 1000 р. в зачёт взять не могу, да сверх того и без процентов… Я знаю, что всякому бы сходно было держать чужие деньги по году или более без интереса, но мне-то оно несколько накладно. В рассуждении сего и прошу вас покорно немедленно мне все деньги и с процентами на срок переслать; в противном случае принуждённым найдусь вексель ваш протестовать, что мне весьма будет жаль». Вот так Сутерланд обращался с должниками.

Финансовый авантюрист для русской короны был полезен как посредник при всех займах из Европы. И государственные деньги, полученные в долг, надолго оставались в его ведении — так высоко ценила императрица его посреднические услуги. «Сутерланд был со всеми вельможами в великой связи, потому что он им ссужал казённые деньги, которые он принимал из Государственного казначейства для перевода в чужие край по случающимся там министерским надобностям», — писал Державин, откровенно презиравший ростовщика. А как не презирать человека, который сдирает с благородных господ презренные проценты, да ещё и — без сомнения! — путает личный карман с государственным.

Барон знал немало тайн — и не удивительно, что после его самоубийства домыслам не было конца: вспоминали, как обычно, о Потёмкине, указывали на Платона Зубова как на возможного убийцу… В записках А. М. Тургенева читаем: «Лучше было бы, когда бы князь (Потёмкин. — А. З.) не объявил намерения своего „вырвать зуб“. Князь приехал в Петербург, и, как все утверждают, ему был дан медленно-умерщвляющий яд. Банкир Сутерланд, обедавший с Князем вдвоём в день отъезда, умер в Петербурге, в тот же день, тот же час и чувствуя такую же тоску, как Князь Потёмкин чувствовал, умирая на плаще среди степи, ехавши из Ясс в Николаев». Версия об убийстве барона волновала умы.

Загадка Сутерланда никогда не будет до конца разгадана. В истории немало вечных вопросительных знаков. Державину поручили, по существу, секретное расследование. Можно сказать, щекотливое дело. Но Державин, изучив обстоятельства дела, убедился, что банкир находился в отчаянном положении. И мотивы для самоубийства у него были самые серьёзные.