Две жизни Пинхаса Рутенберга - Пётр Азарэль
Через несколько дней в его конторе раздался телефонный звонок.
— Инженер Рутенберг слушает, — произнёс он по-итальянски.
— Говорит Горький, — услышал он знакомый голос. — Я тут узнал от верных людей, что в последний момент всё развалилось, и труды твои оказались напрасны. Наши итальянские вояки хотят отхватить кусок Ливии и Туниса. Империалисты неисправимы. Они немного запоздали и теперь навёрстывают упущенное.
— Османы тоже не ангелы, Алексей Максимович.
— Точно, Пётр Моисеевич. Знаешь, чем сидеть и плакать в жилетку, напиши-ка статью. Я сейчас верстаю очередной номер журнала. Будет очень кстати.
— Я подумаю, — ответил Рутенберг.
— Только не тяни резину. Нужно напомнить этим русским идиотам, какую золотую жилу они упустили.
— Говорят, что эта война на пару месяцев, — неуверенно заметил Рутенберг.
— Это пропагандистский трюк, дорогой, — произнёс Горький. — Войны так быстро не заканчиваются.
— Пожалуй, я напишу статью. Мне нужно высказаться. Ведь так обидно, всё для них подготовили.
— Хорошо, Пётр. Я жду. Целуй свою прелестную сестрицу.
— Привет Марии Фёдоровне.
Рутенберг чувствовал щемящую потребность освободиться от принёсшего ему неприятности дела. Поэтому он без долгих раздумий взялся за статью. Память его, полная воспоминаний о поездках и переговорах, докладах и письмах, открыла ему свои необъятные закрома. Статья была вскоре готова, и он отослал её Алексею Максимовичу. В ноябре Рутенберг увидел её опубликованной в издаваемом Горьким журнале «Современник».
Глава V. Инженер
Амфитеатров
Работа давала ему заработок и моральное удовлетворение. Его известность инженера-гидротехника росла, и у него уже не было проблем с заказами. Пинхас стал чаще бывать в излюбленном беженцами из России кафе, в котором начался его трагический роман. Постепенно расширялся и круг знакомых. К нему на квартиру и в контору заходили итальянцы и русские эмигранты.
Его откровенное, порой даже демонстративное еврейство, не сталкивающееся с противодействием или неприятием ближайшего окружения, лишь убеждало его в том, что возвращение к нему было верным и необходимым шагом. Он ощущал неведомую ему прежде свободу, охотно беседовал с людьми о вещах, которые стали ему интересны. А с самыми близкими говорил о семье и роменской жизни и друзьях, которых оставил в России. Он сознавал, что сделал лишь первый шаг, но он не был провидцем, и ему не суждено было видеть, к каким неожиданным последствиям приведёт его этот путь.
Однажды вечером в воскресенье в его квартире раздался звонок. Дверь открыла Рахель.
— Пинхас, это к тебе, — позвала она.
Он положил газету на журнальный столик и вышел в коридор. На пороге стоял рослый мужчина средних лет крупного телосложения. Его дорогой сюртучный костюм-тройка синего цвета говорил о высоком социальном статусе. Большая борода и усы, пронзительный взгляд сквозь стёкла очков — всё подчёркивало неординарность неожиданного гостя.
— Простите, Вы инженер Пётр Моисеевич Рутенберг? — спросил он.
— Да. А с кем имею честь говорить? — ответил Пинхас вопросом на вопрос.
— Амфитеатров Александр Валентинович.
— Заходите, пожалуйста, — спохватился Рутенберг. — Мне Алексей Максимович писал о Вас.
— Я оказался в этом благословенном городе проездом из Кави ди Лаванья в Париж, — сказал Амфитеатров, усаживаясь в кресло. — Не скрою, задержался здесь ещё и потому, что Горький, мой сердечный друг, очень Вас рекомендовал и советовал познакомиться.
— Алексей Максимович очень дружелюбный человек, — произнёс Пинхас.
— Он даже уверен, что именно Вам довелось поджечь фитиль революции.
— В те дни я подружился с Гапоном, помогал ему писать петицию и организовывать демонстрацию. Так сложилось. В то воскресение вместе с нами на Дворцовую площадь шли десятки тысяч людей.
— Так он-таки прав, Пётр Моисеевич, с Вас всё и началось.
Добрая усмешка пробежала по лицу гостя. Он всё более становился симпатичен Рутенбергу.
— Уже темно, Александр Валентинович. Не желаете переночевать у меня?
Лицо гостя расцвело сердечной улыбкой.
— Дорогой мой, не беспокойтесь. Я остановился в гостинице, очень славной на мой взгляд. К сожалению, Ваш номер телефона остался дома, поэтому я не смог позвонить и предупредить о моём появлении.
— Поверьте, Александр Валентинович, я рад Вашему приходу, — произнёс Пинхас. — Рахель, будь добра, приготовь-ка нам что-нибудь.
— Я уже сообразила, Пинхас, и кое-что успела сделать.
Через некоторое время она вошла в комнату с большим подносом и поставила на стол пышущий жаром фарфоровый чайник, чашки с блюдцами, вазочку с вишнёвым вареньем, блюдо с бутербродами и пирожными.
— Спасибо, милая, — поблагодарил гость и окинул её пронзительным взглядом.
— Моя сестра мне очень помогает. Без неё мне было бы трудно преуспеть, и не только в профессии.
— У неё особенная стать и красота еврейской женщины, — произнёс Амфитеатров.
Рутенберг не ожидал от гостя такого неожиданного и откровенного признания. Александр Валентинович посмотрел на хозяина и заговорил о волновавшем его издавна еврейском вопросе.
— Я с большим
