Их было 999. В первом поезде в Аушвиц - Хэзер Дьюи Макадэм
В то время, когда Менгеле приехал в лагерь, Рия Ганс (№ 1980) работала в госпитале. Он с руганью заставлял ее вводить иголки в скелетоподобных «мусульманок», делая им смертельные инъекции фенола. Эдита рассказывает, что Рию поймали, когда она пыталась спасти жизнь одной женщине. «В наказание ее на шесть месяцев поместили в „стоячую камеру “ в блоке 11».
Много лет спустя, когда выжившие узники оформляли заявления на компенсацию от германского правительства, один из них, пожелав остаться анонимным, написал, как Хорст Шуман и Йозеф Менгеле ставили на нем свои опыты. «Они вводили в меня разные вирусы, чтобы посмотреть на реакцию организма, – брали анализы крови и наблюдали за моими мучениями. Малярия от их укола меня не взяла, но мне пришлось перенести брюшной тиф и другие заболевания, названий которых я не знаю. Все эти шесть месяцев прошли для меня, как в тумане, ведь я постоянно находился в тяжелейшем состоянии».
В 1943 году те девушки из первого транспорта, которые до сих пор продолжали работать под открытым небом, тоже постепенно смогли устроиться получше. В состав особой прачечной бригады вошли Ружена Грябер Кнежа, Рена Корнрайх с сестрой Данкой и Дина Дрангер – их перевели в подвал под штабом СС, где они поселились вместе с Ленкой Герцкой и другими девушками из канцелярии. Живя отдельно от основной массы заключенных, девушки из прачечной и швейной бригад были ограждены от опасных эпидемий, бушевавших в лагере. На горизонте их безрадостной жизни появилась полоска надежды. Перевод в одну из этих бригад – нечто вроде повышения, которое, казалось бы, должно пробуждать в человеке милосердие и доброту. Тем бóльшим было потрясение Ружены Грябер, когда однажды воскресным утром к ним в подвал прокралась мать одной из работавших там девушек.
Несчастная женщина рухнула на колени и потянулась к рукам Терезы – так звали ее 22-летнюю дочь.
– Я там рою могилы! – рыдала она.
У нее был очень жалкий вид. С тела, покрытого ядовитой грязью Биркенау, свисало стертое до дыр тряпье. Съежившись от отвращения, Тереза отпрянула от походившей на скелет женщины, которая еще не совсем превратилась в «мусульманку», но уже приближалась к этой точке невозврата.
– Как я могу тебе помочь? – заорала она на мать. – Убирайся отсюда, пока тебя не поймали и нас обеих не убили!
И она вышвырнула мать из блока.
«Не знаю, обладала ли она возможностями или храбростью, чтобы помочь ей, – рассказывает Ружена, – но я видела, как она обошлась с матерью. Перед глазами до сих пор эта жуткая картина. В нормальных обстоятельствах она наверняка была милым, славным человеком – вот как низко могут опуститься люди, вот до чего можно людей довести».
Помощь другим была чревата наказанием. Роза (№ 1371) уже полтора года проработала на ферме в Харменже – разводила фазанов и кроликов, следила за чистотой в крольчатниках и вольерах. Она трудилась усердно и гордилась своей работой. Капо даже однажды оставила Розу за старшую, когда ей понадобилось отлучиться. Как-то раз, когда Роза пришла в госпиталь Биркенау, медсестра попросила захватить с собой в Харменже важную записку и передать ее одному узнику. Засовывая письмо в ботинок, Роза не знала, что стоящая неподалеку украинка – эсэсовская стукачка и что та тут же обо всем донесла. Когда Роза уже выходила из ворот, она услышала леденящий душу окрик:
– 1371, стоять!
Роза замерла.
– Разувайся!
Записка была адресована от одного члена подполья другому. Розу на месте арестовали и бросили в блок 11, «Блок смерти», где допрашивали, пытали и, чаще всего, казнили политзаключенных, бойцов Сопротивления и пойманных беглецов, таких как сестры Циммершпиц. В блоке 11 она проведет долгие месяцы и выйдет оттуда лишь в октябре 1944 года.
Бригада, в которую входили Ирена Фейн (№ 1564) и еще шесть девушек, занималась тем, что по вызову эсэсовских жен выполняла в их домах мелкие ремонтные работы. Иногда они стирали белье или приводили в порядок дома, откуда недавно съехали жильцы, и это занятие было самым любимым, поскольку давало возможность – пока охранники-эсэсовцы стоят снаружи – поживиться в кладовках остатками съестного. Когда ты изголодался, все вращается вокруг еды, и практически любой узник оценивает качество той или иной бригады по количеству пищи, которую удается «организовать» или получить в порядке вознаграждения.
Ирена вспоминает, как они пришли в один из домов, где хозяйка «готовила капусту грюнколь с картошкой». Девушки принялись за стирку и уборку, и фрау попросила Ирену помочь ей повесить шторы.
– Ja, gnädige Frau. Да, конечно.
Ирена залезла на стремянку и стала цеплять шторы, которые снизу подавала ей хозяйка.
– Как живется в лагере? – спросила женщина. – Ты там счастлива?
Ирена заколебалась. Как может эта женщина всерьез думать, будто в Аушвице можно быть «счастливой»?
– Пожалуйста, не надо задавать мне такие вопросы.
– Почему? Мне любопытно, как там живут. Нас туда не пускают.
– Мне нельзя это обсуждать.
– Но почему же?
– Потому что вы расскажете мужу, и меня убьют. Извините.
– Неужели все так ужасно?
Ирена не ответила. Она прицепила последний крючок и спустилась с лестницы. Подобная беседа может закончиться газовой камерой, а эта немка слишком наивна для понимания таких вещей. Тот разговор послужил горьким откровением. «Даже их жены не знали, что там творится». За стенами домов, всего в паре десятках метров убивают газом и заживо сжигают женщин и детей. Но эта дама растит собственных чад и живет в мире, где массовых убийств либо вовсе не существует, либо под них подведена такая база, что преступлением они не считаются. Как можно жить под клубами дыма над головой и не иметь представления о зверствах, которые совершают твой муж, его коллеги и весь этот режим? Их неведение – от простодушной наивности или же оттого, что они не хотят видеть истину, которая стоит прямо у них перед глазами?
Женщина поблагодарила ее за работу, хотя и не была обязана этого делать. Ирена не поверила в искренность этого жеста, но кивнула в ответ, произнеся дежурное «bitte».
У Ленки менялся адрес, и она предупредила об этом семью. На открытке теперь значилось «Новый Берлин». Возможно, имелась в виду новая территория, которую заключенные называли «новыми блоками»[68], куда в 1944 году перевели прачечную бригаду. Ленка, видимо, уже поняла, что ее сообщения цензурируются, и каким-то образом 15 октября 1943 года отправила дяде и тете телеграмму:
«Огромное спасибо за ваши нежные слова, я была счастлива, читая их. И я жду не дождусь посылку, о которой вы писали. Ее можно передать с поездом. Отправьте что-нибудь небьющееся
