Тим Милн - Ким Филби. Неизвестная история супершпиона КГБ. Откровения близкого друга и коллеги по МИ-6

Выбор Гая Бёрджесса тем более примечателен, что он был сделан при полном осознании того, что это может подвергнуть опасности Кима Филби. В надежде на то, что в случае необходимости это помогло бы отвести от себя подозрение, Ким теперь хотел преднамеренно навести следователей на правильный след. Он написал в Лондон, предложив еще раз проанализировать заявления Кривицкого о молодом чиновнике министерства иностранных дел, завербованного советской разведкой в середине 1930-х, и сравнить их с отчетами британских дипломатов, находящихся в Вашингтоне во время утечки.

Это действительно очень странно. Бёрджесс был все еще в Вашингтоне, и для спасения Маклина предстояло еще многое сделать; но Ким все же преднамеренно и непредсказуемо торопил ход расследования. В результате, как он сам пишет, МИ-5 довольно быстро вышла на след Маклина как главного подозреваемого; более того, за ним установили наблюдение, тем самым серьезно осложнив его спасение. Ким признает, что был встревожен скоротечностью последующих событий. (Возможно, он не знал о части улик, о которой упоминает Патрик Сил, а именно о том, что Гомер обычно наведывался в Нью-Йорк дважды в неделю; это как раз соответствовало Маклину и, возможно, послужило решающим фактором.) Еще одна странность заключается в том, что он должен был привлечь внимание к показаниям человека, который рассказывал о молодом английском журналисте в Испании. В таком случае инициатива Кима никак не поспособствовала тому, чтобы улучшить его собственное положение после спасения Маклина. Вообще-то получается курьезная штука: иногда я сам вынашивал идею о том, что реальная цель была совершенно другой — возможно, чтобы отвести подозрение от кого-то более важного и навести на разочарованного и во многом истощенного Маклина. Однако это просто не укладывается в рамки уже утвердившихся предположений.

По прибытии в Лондон (продолжает Ким) Гай должен был встретиться с советским связником и передать ему подробные указания. Потом ему предстояло направить официальный запрос Маклину в министерство иностранных дел как главе Американского отдела. Во время встречи он собирался уронить на стол Маклина листок бумаги — с указанием времени и места встречи, на которой целиком ввел бы Маклина в курс дела. С того момента это дело должно было выйти из поля зрения Кима Филби.

Здесь есть парочка неясных моментов. Почему это Бёрджесс должен был инструктировать советского связного, а не наоборот? Кто был главным? Русских в Вашингтоне хорошо информировали. Они, в свою очередь, передавали информацию русским в Лондоне, которые и в самом деле были лучше осведомлены, чем неторопливый Бёрджесс. И еще: имел ли Маклин хоть какое-нибудь представление о том, что Бёрджесс войдет с ним в контакт? Если он не знал об этом — и принимая во внимание, что к началу мая он вообще пребывал на грани срыва, — все это, должно быть, явилось настоящим шоком. В то же время, если русские наладили с ним достаточную связь, чтобы подготовить его к такому контакту с Маклином, то почему вмешательство Бёрджесса было вообще так необходимо? И почему, когда Маклину грозила опасность, этот «изможденный старый борец» упрямо тянул резину? Ким должен был отыскать предлог написать ему и посоветовать поторопиться. По-видимому, Гай не смог наладить даже первоначального контакта с русскими, иначе они, возможно, и дали бы ему необходимый толчок.

В конце концов план спасения удался — в том смысле, что Маклин все-таки скрылся. Но даже в 1951 году покинуть Англию мог любой, при наличии паспорта и отсутствии у какого-либо ведомства юридических оснований для его задержки. Остается вопрос: зачем здесь было привлекать кого-то еще — тем более Бёрджесса?!

Один из ответов, очевидно, заключается в личности и психологическом состоянии Маклина. Важно отметить, что в рассказе Кима об этом вообще ничего не сказано. И при этом нам не говорят, советовались ли с Маклином и знакомили ли его с планом спасения, разработанным в Вашингтоне; он в этом смысле — просто марионетка. В действительности его психическое состояние, должно быть, сыграло такую же роль, как и расследование, связанное с Гомером. Имеющиеся данные указывают на то, что русские давно уже решили, что в деле спасения Маклина на него самого положиться нельзя. Возможно ли, чтобы он фактически отказывался с ними видеться? Припоминаю, как кто-то, связанный с этим делом, рассказывал, что после возвращения из Каира Маклин решительно отказывался иметь что-либо общее с министерством иностранных дел. В конечном счете один из сочувствующих коллег вынужден был правдами и неправдами заманить его в один из ресторанов в Сохо, где и уговорил все-таки вернуться. Русские, возможно, для себя решили, что спасение Маклина необходимо ускорить — и для этого нужен именно сочувствующий коллега.

Точно не установлено, насколько хорошо Бёрджесс и Маклин знали друг друга лично. Но включение в этот план Гая Бёрджесса будет выглядеть намного очевиднее, если предположить, что он был уже известен Маклину как советский агент. Поскольку не имелось никаких гарантий, что Маклин не будет схвачен и допрошен, преимущество в использовании Бёрджесса состояло в том, что это не добавляло ничего существенного к той информации, которую мог выдать сам Маклин. И опять же: если Маклин знал Гая как давнего коллегу-агента, — возможно, единственного, кроме Кима Филби, — это могло оказать немалое психологическое воздействие.

Можно признать, что Гай Бёрджесс вовсе не собирался бежать вместе с Маклином и что слова Кима о том, как он испугался, когда только узнал об этом, соответствуют истине. А иначе весь этот план становится невероятно губительным2. (Кроме того, если бы Ким знал, что Гай тоже собрался бежать, то он конечно же спрятал бы фотокамеру намного раньше, вместо того чтобы дожидаться момента, пока все внимание переключится на его персону.) Но никто и нигде не сообщает, в какой именно момент Гай, помогая Маклину, должен был прекратить этот процесс и возвратиться в Лондон. Если причина его участия заключалась в том, чтобы не дать Маклину действовать в одиночку, то очевидно предположить, что Гай должен был оставаться с ним до тех пор, пока не сможет передать русским во Франции или в другом месте на континенте. Обычно предполагалось — естественно, мной, — что потом Гай потерял самообладание и стал настаивать на том, чтобы тоже бежать и чтобы русские приняли его, потому что иначе он мог бы завалить всю игру и всех выдать. Это предположение остается наиболее вероятным, особенно учитывая то, что Гай проявил признаки колебания даже до того, как покинул Вашингтон. «Разве ты тоже не едешь?» — сказал Ким ему на прощание. Но, возможно, что-то произошло в самый последний момент. Нечто такое, что убедило русских: если Гай вернется, то рано или поздно окажется под подозрением.