Людмила Бояджиева - Андрей Тарковский. Жизнь на кресте

«Ностальгией», выставленной Италией на Каннский фестиваль 1983 года с расчетом на Гран-при, Тарковский собирался взять, наконец, реванш.

Бесспорно, Тарковский был достоин награды за совокупность всей своей творческой биографии и судьбы. Он надеялся и ждал, находясь в небывалом напряжении, с нервами, натянутыми как струна.

В Каннах его ошарашило известие — оказывается, в конкурсе решил принять участие старейший классик французского кино, обожаемый Тарковским Робер Брессон!

Воистину, судьба бывает изобретательно жестока к тем, кто замыслил взлететь высоко. Получить в соперники самого уважаемого Тарковским режиссера — это было уж слишком даже для амбициозного эгоцентрика.

Андрей обомлел:

— Как? Почему мне ничего об этом не сказали? Они что, хотели меня подставить?

Он был в смятении и панике, подозревая, что этот подвох организован кем-то с дьявольской изобретательностью.

Брессон, никогда ни с кем не соревновавшийся, в год своего 75-летия приехал в Канны за короной! Причем заявил об этом во всех интервью. Судьба свела Тарковского в единоборстве с едва ли не единственным кумиром — суровое испытание даже для проповедника возвышенной духовности.

Когда был назначен просмотр фильма Брессона, Тарковский сообщил о своем решении:

— Я посмотрю этот фильм объективным взглядом и, если это очередной шедевр, так тому и быть. А если мне фильм не понравится — я буду защищаться.

Фильм Брессона — «Деньги» («L ’Argent»), по повести Льва Толстого «Фальшивый купон», не привел в восторг Тарковского и его друзей, что давало некую надежду на победу «Ностальгии».

На следующий день был показан фильм Тарковского, и в том же зале Андрей выступил на пресс-конференции.

Он говорил о важной для него теме в контексте фильма: о дисгармонии духовного и материального в современной жизни. И о том, что смысл человеческой жизни заключается в развитии духовного начала: «При потере этого смысла общество неминуемо деградирует».

Речь Тарковского завершилась аплодисментами. Но когда журналисты уже направились к выходу, проповедник спасительной нравственной силы вдруг остановил их:

— Постойте, господа журналисты! У меня есть сообщение для прессы, — зал напрягся. — Дело в том, что мне сообщили, будто бы господин Брессон сделал заявление, что приехал сюда только за Гран-при. Но… если это так, то я должен сообщить вам, что я тоже согласен только на Гран-при!

Над залом пронесся восторженный гул — в интриге фестиваля обозначилась скандальная нота.

Заявление Тарковского кажется довольно странным после разглагольствований о необходимости совершенствования духовных качеств человека. Вызов, брошенный сединам уважаемого классика, явно унижал достоинство Тарковского, но он этого не чувствовал. Ненавистное материальное начало в виде денежного приза заставило его забыть о декларируемых принципах. Причем — легко. Казалось бы, нет сомнений в том, что заявление Тарковского должно звучать иначе: «Полагаю, что соперничество между мной и классиком французского кино неуместно и неэтично. Предоставим жюри право принимать решение в этой ситуации» — вполне приемлемая позиция, тем более что он никак не мог реально повлиять на сложившуюся ситуацию. Но Тарковский поступил иначе, заявив о своей готовности сражаться. Удивляет непонимание проповедником духовности простой истины, что уж лучше сохранить лицо, чем проявить излишнюю самоуверенность и неуважительное отношение к ветерану кино. Ведь решение все равно будет принято независимо от его ультиматума. Каким же образом он намеревался бороться с Брессоном?

Через несколько часов после конференции, желая сгладить неловкость ситуации, хорошо знакомый с Тарковским Брессон пригласил соперника на ланч.

Нервничая и дергаясь, Тарковский отправился на встречу. Вернувшись же, больше не выражал своих восторгов перед «гением экрана». Он не изменил своей позиции относительно приза, но и о достоинствах режиссуры Брессона больше не говорил.

На фестивале Тарковский встретился после долгого перерыва с Отаром Иоселиани, Кшиштофом Занусси, который был членом экуменического жюри. Корифеи выражали русскому коллеге свою признательность, деликатно обходя вопрос о возникшем соперничестве.

Приехавший в Канны Кончаловский решил поговорить с Андреем.

Они сидели в маленьком ресторанчике, подальше от фестивальной публики. Присматривались друг к другу, выбирая тональность беседы.

— Слушай, — просто начал Андрон, — ситуация с Брессоном в самом деле тухлая. Кумир и жупел французов, юбиляр, старейшина… и надо же такое совпадение!

— Я объявил, что буду бороться, — Андрей играл желваками. — Я их добью.

— Ну, желаю тебе… — без энтузиазма пробормотал Кончаловский. — Я фильм Брессона видел и твой тоже.

— И что?

— Думаю, это не лучшие ваши достижения.

— А твоя «Ася Клячкина» — лучшая. Потому ты ее и кромсал в угоду чинушам.

— Это наши совковые дела, сам знаешь. Я кое-что подрезал и дал ей возможность выйти на экраны.

— Молодец, потрафил начальникам. А они Бондарчука в жюри прислали для того, чтобы зарыть меня, — Андрей заводился. — Они умеют организовывать травлю. Когда я еще снимал фильм, Бондарчук примчался сюда и заявил прессе, что вообще не любит мои фильмы.

— Не он один. Причем — без какой-то предвзятости. Ты зря закрываешь на это глаза.

— Скажи еще, что я должен ориентироваться на вкусы Ермаша. Это он прислал сюда Бондарчука. Как же — оскароносца Сергея Федоровича везде ценят! — он язвительно ухмыльнулся. — Ты ж именно поэтому пригласил его на роль Астрова, чтобы подстраховаться на случай осложнений с фильмом.

— Послушай, если мы начнем выяснять отношения в таком тоне — дойдем до драки. Вспомни — мы все же были друзьями. Я считаю тебя огромным режиссером. Но почему ты продолжаешь играть против себя? Почему уперся? Назло самому себе?

— Как я понимаю, ты начинаешь дискуссию о «занудности» моих фильмов? Помню твою корову. Ты заявил, что я, как корова, невнятно мычу о чем-то важном, но о чем — неясно.

— И ни за что не хочешь сделать свою мысль понятней!

— Кому? Кому понятней?

— Своему зрителю. Думаю, мысль о дифференциации киноаудитории дошла уже до нашего начальства. Они поняли, что фильмы могут быть разными! Только не антисоветскими по содержанию. Кстати. Твой фильм очень лоялен по отношению к родине.

— Я никогда не был антисоветчиком.

— У тебя другая заморочка и ты упорно за нее держишься. Послушай, Андрей, я смотрел «Ностальгию» с большим усилием. Нельзя заставлять человека смотреть Рафаэля, привязав его к стулу. Возможно, твой фильм и достоин Рафаэля, но зрителя все же надо привязывать, чтобы он его смотрел. Мне пришлось притягивать себя за уши, заставляя врубиться в происходящее. Хотя дебилом я себя не считаю, меж не тянуло расшифровывать твои ребусы. Человека можно заставить смотреть что угодно. Но ты ничего не выиграешь этим насилием. А твой затянутый ритм — насилие над зрителем!