Воспоминания военного министра - Владимир Александрович Сухомлинов
Давнишнее мое знакомство и совместная служба с таким благородным человеком, как граф Фредерикс, мои не только личные отношения, но и служебные – товарищеские – были таковы, что я считаю себя вправе заявить, что не мог говорить ничего подобного граф Фредерикс германскому послу, будь это даже правдой. Кто не знает, каким тактом и выдержкой отличался наш министр двора! А для официального разговора в ту минуту, когда разрыв уже был вне сомнения, – тема совершенно неправдоподобная.
Да и само по себе выражение «опасение сюрпризов, которые можно предотвратить мобилизацией» – нелепость, которую министр двора не мог сказать.
Что касается министра внутренних дел, то я от него тоже о таком внутреннем угрожающем положении не слыхал и не допускаю, чтобы Маклаков «на ушко» кому-нибудь рассказал о том, чего в действительности не было.
Граф Пурталес сам говорил неоднократно о спокойствии, не упоминая о волнениях в стране.
Об этих волнениях у меня с Маклаковым был разговор, совершенно не сходный с тем, что приводит граф Пурталес. По опыту японской войны можно было ожидать повторения беспорядков вроде 1905 года и по окончании новой войны, если бы таковая вспыхнула, да еще и окончилась для нас неблагоприятно.
Что касается французского посла, то в Петербурге Палеолог не был достойным представителем своей страны, так как предпочитал серьезному делу пустую болтовню, сплетни и не побрезговал даже знакомством с Григорием Распутиным.
В своих воспоминаниях о пребывании у нас Палеолог рассказывает разные небылицы.
Кто хоть мало-мальски имеет понятие о характере императора Николая II, его манере говорить, тот не поверит ни одному слову Палеолога после того, в каком виде он изобразил якобы интимную беседу с царем 21 ноября 1914 года.
«Вот как я приблизительно представляю себе, – говорит император Николай, – результаты, которые Россия вправе ожидать от войны и без которых мой народ не понял бы тех жертв, которые я заставил его принести. В Восточной Пруссии Германия должна будет согласиться на исправление границы. Мой Генеральный штаб (?) хотел бы, чтобы это исправление доходило до устьев Вислы. Мне это кажется чрезмерным; я выясню еще».
Такие выражения, как «мой народ не понял бы» и «мой Генеральный штаб хотел бы», не свойственны были образу речи государя. Об «устьях Вислы» я могу сказать Палеологу, что это чистейшая его выдумка, так как император Николай II ему этого говорить не мог, если подобный вопрос в Генеральном штабе не возбуждался. Приписка к этой фантазии – «я выясню еще» – сорвалась с пера Палеолога, когда он почувствовал сам, что зарапортовался, заведя государя в чужой огород, так как это вопросы ведения Министерства иностранных дел, а не военного.
Далее у Палеолога еще лучше, нечто такое, чего ему Николай II, конечно, тоже говорить не мог: «Познань и, может быть, часть Силезии будут необходимы для восстановления Польши. Галиция и северная часть Буковины позволяют России достигнуть ее естественной границы – Карпат… В Малой Азии мне, конечно, придется заняться армянами. Я, правда, не смогу вернуть их под турецкое иго. Должен ли я присоединить Армению? Я присоединю ее только в случае категорического желания армян. Иначе я предоставлю им автономный режим. Наконец, я должен буду обеспечить своей империи свободный проход в проливах».
По неискусной этой подделке ясно, что Палеолог совсем не знал Николая II и вложил в его уста всякий тенденциозный политический вздор столичных политиканов.
Это не материал для серьезного исторического исследования, а лишь записки для легкого чтения, которые могут понравиться наивным и легковерным людям, особенно на красивом, благозвучном французском языке.
В этом отношении уже последовало опровержение и графа Пурталеса, который заявил в печати, что разговор, будто бы имевший место между ним и французским послом в приемной Сазонова 28 июля, целиком вымышлен и что никаких бесед он с Палеологом не вел.
Кроме этих двух неудачных представителей великих держав при петербургском дворе, был и третий – Бьюкенен, не признававший никаких других интересов, кроме английских.
Но и в этом, казалось бы, естественном побуждении британский сверхэгоизм сказался характерно, когда господин Бьюкенен явился ко мне в начале войны с требованием об отправке корпуса русских войск в Лондон. Экспедицию эту, для охраны английской столицы, предполагалось направить через Архангельск, куда прибудет необходимый для этого английский флот.
От военного министра удовлетворение подобного оригинального требования совершенно не зависело, а в Ставке Верховного главнокомандующего нашли, что Бьюкенен сошел с ума.
Великий князь Николай Николаевич предложил собрать на Дону полк из стариков и этих бородачей-казаков отправить в Лондон. От этого Бьюкенен, конечно, отказался – ему желателен был целый корпус, на случай появления германцев на цеппелинах, которых опасались в Англии.
С подобными дипломатическими представителями в Петербурге для предотвращения возможности возникновения всемирной войны проект графа Витте о Тройственном союзе был, конечно, неосуществим.
Глава XXIX
Великий князь Николай Николаевич и Ставка
Назначение великого князя Верховным главнокомандующим произвело в Петербурге и Москве, а главным образом в самой армии то хорошее впечатление, которое я и ожидал.
В этом выборе был залог победы, или так, по крайней мере, это казалось. Николая Николаевича считали человеком сильной воли, от которого ожидали, что он справится не только с генералами, но и с остальными великими князьями и что ему удастся устранить или по крайней мере парализовать придворные влияния на царя.
Война против Германии – об Австро-Венгрии, к которой относились с пренебрежением, почти что не говорили – была популярна в армии, среди чиновничества, интеллигенции, а также во влиятельных промышленных кругах. Тем не менее, когда разразилась гроза, в Петербурге сначала верить этому не хотели.
Состояние скептической сдержанности сменилось сильным возбуждением. На улицах появились демонстрации с флагами и пением, и в результате воинственного настроения было разгромлено германское посольство.
Петербург был переименован в Петроград, немецкий язык запрещен. Кто занимался подобным вздором, определить тогда я не мог, да и не до того мне было. Но было ясно, что за всем этим стояли люди, подстрекавшие к войне в газетах и находившиеся в тесных отношениях
