Винсент Буглиози - Helter Skelter: Правда о Чарли Мэнсоне

Май 1966 года: “Мэнсон по-прежнему не допускает нарушений… В последнее время весь свой досуг он посвящает сочинению песен, которых за прошедший год уже набралось 80 или 90 и которые надеется продать сразу после освобождения… Он также играет на гитаре и на ударных инструментах, собирается найти постоянную работу в качестве гитариста, барабанщика или певца…

В момент перехода из исправительного учреждения в открытый мир он, вне сомнения, будет сильно нуждаться в помощи извне”.

В июне Чарльз Мэнсон вернулся в “Терминал Айленд”, чтобы получить освобождение.

Август 1966 года: “Десятилетний срок заключения Мэнсона завершается. Имеющаяся у Чарльза модель криминального поведения сложилась еще в бытность его подростком. Данная модель отличается нестабильностью — как в условиях свободного общества, так и при ограниченной свободе содержания в исправительных учреждениях. Не приходится ждать большого прогресса в его позиции, поведении или образе действий… ” Этот последний рапорт отмечал, что Мэнсон не имеет более интереса к академическому или профессиональному образованию; что он более не склонен пропагандировать сайентологию; что “он стал фанатичным поклонником своей гитары и своей музыки”, и наконец, “он не имеет никаких дальнейших планов, поскольку, по его собственным словам, ему некуда идти”.

В то утро, когда Чарльз Мэнсон должен был выйти на свободу, он обратился к тюремному начальству с просьбой позволить ему остаться в заключении. Тюрьма стала ему домом, заявил он. Мэнсон опасался, что не сумеет приспособиться к миру, ждущему его за стенами тюрьмы.

В удовлетворении просьбы было отказано. В 8:15 утра 21 марта 1967 года Мэнсон был отпущен на свободу и получил билет до Лос-Анджелеса. В тот же день он попросил и получил разрешение отправиться в Сан-Франциско. Там, в районе Хейт-Эшбери, весной 1967 года родилась “Семья”.

Чарльзу Мэнсону было тридцать два года. Более семнадцати из них — более половины своей жизни! — он провел в местах лишения свободы. За все семнадцать лет он лишь трижды обследовался психиатром, да и то весьма поверхностно.

Изучая папки Чарльза Мэнсона, я был удивлен, не обнаружив там непрерывной истории насилия; вооруженное ограбление в тринадцать, гомосексуальное изнасилование в семнадцать, избиение жены в двадцать, — и все. Кроме того, я был просто потрясен количеством совершенных им федеральных преступлений. Вполне возможно, девяносто девять из каждой сотни преступников в жизни своей не видели изнутри зала федерального суда. И все же Мэнсон, которого описывали как преступника с богатым криминальным опытом, нарушает “акт Дайера”, “акт Манна”, крадет почту, подделывает правительственный чек и т. д. Будь Мэнсон осужден за подобные преступления судом штата, он, вероятно, провел бы в заключении менее пяти лет — вместо семнадцати с лишком!

Почему? Мне оставалось лишь строить предположения. Возможно, как Мэнсон и уверял перед освобождением из “Терминал Айленд”, тюрьма заменила ему дом и семью. Возможно также, что — сознательно или подсознательно — он совершал лишь те преступления, которые влекли за собой наиболее суровые наказания. Третий вариант (и я не пренебрегал возможностью, что место имела комбинация всех трех) заключался в одолевавшем Мэнсона стремлении, почти необходимости, снова и снова бросать вызов своему наиболее могущественному противнику — государству как таковому.

Я по-прежнему был далек от того, чтобы понять Чарльза Мэнсона. Во всех этих бумагах я видел повторяющиеся схемы, которые могли бы объяснить будущие действия Мэнсона, — но мне многого не хватало.

Грабитель, угонщик, изготовитель фальшивок, сутенер — неужели это портрет маньяка-убийцы?

У меня появилось еще больше вопросов, чем ответов. И пока что — ни единой зацепки, которая привела бы меня к мотиву случившегося.

24–26 ноября 1969 года

Лейтенанты Хелдер и Лепаж, как и прежде, вели следствие по делам Тейт и Лабианка, но их назначение носило скорее юридический, нежели оперативный характер. Изначально к этим двум делам было приписано девятнадцать следователей; теперь же их число урезали до шести. Более того, по некоей загадочной причине убийство четы Лабианка (двое погибших) расследовали четверо сержантов полиции: Филип Сартучи, Майк Нильсен, Мануэль “Чик” Гутиэрес и Фрэнк Патчетт, тогда как убийствами на Сиэло-драйв (пятеро погибших) занимались всего двое: сержанты Роберт Калкинс и Майк Макганн.

Я вызвал обоих на совещание и продиктовал список неотложных, на мой взгляд, дел:

Поговорить с Терри Мельчером.

Сравнить отпечатки пальцев всех известных членов Семьи с теми двадцатью двумя неидентифицированными оттисками, что были сняты на Сиэло-драйв, 10050.

Объявить в федеральный розыск Чарльза “Текса” Монтгомери, воспользовавшись при этом описанием его внешности, составленным помощником шерифа округа Инио 21 августа 1969 года: “Мужчина / белый / 6 футов / 145 фунтов / стройное телосложение / здоровый цвет лица / род. 2 декабря 1945 г.”. Если нам не удастся арестовать его прежде, чем мы обнаружим все улики, сказал я сержантам, возможно, мы так никогда и не найдем его.

Показать фотографии всех и каждого участника “Семьи” Чепмен, Гарретсону, садовникам Тейт, семьям, друзьям, деловым партнерам погибших. Если между жертвами и убийцами существовала какая-то связь, я хотел знать о ней.

Проверить всю “Семью” на ношение очков и выяснить, не принадлежит ли пара, найденная на месте убийства Тейт, кому-либо из участников “Семьи”.

“Как, интересно, мы это сделаем? — спросил Калкинс. — Они ни за что не признаются”.

“Думаю, можно поговорить с их знакомыми, родителями, родственниками, с любыми членами “Семьи” вроде Китти Лютсингер и Стефани Шрам, кто согласится сотрудничать, — сказал я ему. — Если вы сумели опросить каждого глазного врача в Соединенных Штатах и Канаде, вы наверняка справитесь еще с тридцатью пятью свидетелями”.

Таким было наше первичное представление о численности “Семьи”. Позже мы выяснили, что временами в группу входило по сотне человек, а то и более. Ее “костяк” — то есть те, кто находился в “Семье” постоянно и был осведомлен о текущих делах, — составлял приблизительно двадцать пять или тридцать человек.

Тут меня осенила еще одна мысль.

“Вы ведь проверяли, принадлежат ли очки Гарретсону?”

Сержанты не были уверены. Они посмотрят и сообщат мне потом.

Позднее обнаружится: даже хотя Гарретсон был первым (и на какое-то время единственным) подозреваемым в убийствах на Сиэло-драйв, никому и в голову не пришло, что очки — единственная важная улика, найденная в доме! — могут принадлежать ему. Гарретсона даже не спросили, носит ли он очки. Как выяснилось теперь, иногда носил. Я узнал об этом, поговорив с его адвокатом, Барри Тарлоу. В итоге мне удалось заставить ДПЛА связаться с полицейским участком в городке Ланкастер, штат Огайо, откуда Гарретсон был родом и куда вернулся вслед за освобождением, и те выяснили у его окулиста, какие именно очки мог носить юноша. Ничего похожего.