Последняя книга, или Треугольник Воланда. С отступлениями, сокращениями и дополнениями - Лидия Марковна Яновская
Потом, в процессе работы, драматург поймет, что в этой фразе — всё, что больше ничего не нужно, не нужна даже ремарка «громко», и принятая в советском обиходе формула «отменяется запрещение» будет заменена замечательно простым: «Разрешаю играть в Пале-Рояле…»
А мелодия мой писатель, прозвучавшая в этих набросках, потом повторится — в гротескном устном рассказе Булгакова о его якобы встречах со Сталиным: «Что такое? Мой писатель без сапог?..»)
Судьба «Зойкиной квартиры» оказалась не менее сложной. Такого «разрешения с запрещением» — только одному театру и только на один год — на «Зойкину квартиру» не было, и комедия в первый сезон успевает кратко пройти в нескольких театрах страны. Кратко — ибо пьесу снимают со сцены настойчиво и разнообразно, каждый раз под другим предлогом. Вот один из документов — письмо в Управление Ленинградских академических театров, 26 ноября 1926 года:
«Настоящим Вы ставитесь в известность, что пьеса „Зойкина квартира“ Булгакова не может быть разрешена ни в одном театре РСФСР, кроме одного Московского, где она идет в настоящее время. И, пожалуй, в Большом драматическом театре — менее чем где бы то ни было, поскольку марка Ленинградского театра способствовала бы еще большей популяризации „Зойкиной квартиры“ и ее автора на советской сцене: разрешение дало бы лишний аргумент провинциальным театрам, и без того домогающимся этой пьесы по хозрасчетным соображениям. К тому же сам Московский театр, осуществивший эту постановку, считает ее своей репертуарной ошибкой».
Подписал за председателя Главреперткома (и, вероятно, сочинял) В. Блюм[78].
Странно, но явное вмешательство Сталина и Политбюро в судьбу «Дней Турбиных» не становится автоматической защитой «Зойкиной квартиры». В разгар сезона 1927/28 года комедия внезапно подвергается полному запрещению. Все перипетии борьбы за сохранение спектакля в репертуаре Театра имени Вахтангова мне неизвестны, но заканчиваются они тем, что 28 февраля 1928 года принято новое постановление Политбюро: «Ввиду того, что „Зойкина квартира“ является основным источником существования для театра Вахтангова, разрешить временно снять запрет на ее постановку»[79].
Как было принято, несколько замысловато: не «разрешить постановку», а «разрешить временно снять запрет на постановку». Тем не менее, ясно. Но тут происходит самое интересное: решение Политбюро проигнорировано! Сохранилась записка А. И. Рыкова — Сталину: «Коба! Вчера был театре Вахтангова. Вспомнил, что по твоему предложению (подчеркнуто мною. — Л. Я.) мы отменили решение Реперткома о запрещении „Зойкиной квартиры“. Оказывается, что это запрещение не отменено».
Как встряхнули Луначарского на этот раз, неизвестно, но уже 9 марта он докладывает в Политбюро, что сообщил о решении Политбюро председателю Главреперткома Ф. Ф. Раскольникову и просил Раскольникова «срочно поставить в известность театр Вахтангова»[80].
1928 год… Может быть, Сталин еще не воспринимается как монарх и гегемон? Или есть какие-то другие нюансы в отношениях? Но явно визга критиков, группирующихся вокруг Главреперткома, Луначарский боится больше, чем Сталина.
Среди немногих уцелевших книг булгаковской библиотеки есть такая: «Пути развития театра», М.—Л., 1927. Это стенографический сборник выступлений на партийном совещании «по вопросам театра». Булгаков пометил здесь все страницы, на которых упоминаются его пьесы, и самые интересные моменты в этих выступлениях отчеркнул. (В том числе высказывание С. И. Гусева, приведенное выше.)
Особо отмечены страницы, где Луначарский отбивается от наседающих на него деятелей Главреперткома: «В. И. Блюм, — говорит Луначарский. — Он пропустил „Дни Турбиных“, подписал разрешение и проникся таким доверием к своей идеологической выдержанности и авторскому таланту, что переделывал или исправлял пьесу с Булгаковым… Тов. Орлинский говорил же, что именно Репертком привел „Дни Турбиных“ в более или менее приемлемый вид… Вот, вот, вы думали, что путем таких последовательных влияний превратите „Турбиных“ в приемлемую пьесу. Вы и разрешили… А о „Днях Турбиных“ я написал письмо Художественному театру, где сказал, что считаю пьесу пошлой (это Булгаков последнюю фразу дополнительно отчеркнул, украсил ее восклицательным знаком на полях, а слово пошлой еще и подчеркнул своим синим карандашом. — Л. Я.) и советовал ее не ставить. Именно товарищи из левого фронта пропускали сами эти единственно скандальные пьесы»[81].
Но мы уже знаем, что пьесу читал Сталин, что не Орлинским или Блюмом, а Сталиным пьеса разрешена.
Осенью 1928 года и «Дни Турбиных» и «Зойкина» входят в свой третий сезон. Плохо угадывающий желания первого человека в стране А. В. Луначарский снова подписывает запрещение спектакля. Удивительные вещи продолжают происходить. Сталин звонит Луначарскому по телефону и просит его разрешить «Дни Турбиных» на новый сезон. Это известно из последующего письма Луначарского — Сталину.
«Дорогой Иосиф Виссарионович!
…В начале текущего сезона по предложению Реперткома коллегия НКПроса вновь постановила прекратить дальнейшие спектакли „Дней Турбиных“, но Вы, Иосиф Виссарионович, лично позвонили мне, предложив мне снять это запрещение и даже сделали мне (правда, в мягкой форме) упрек, сказав, что НКПрос должен был бы предварительно справиться у Политбюро…»[82]
(Повидимому, именно за неумение угадывать вовремя волю вождя Луначарский в конце концов поплатится карьерой: в 1929 году будет уволен из наркомов, а потом и вовсе отправлен с глаз долой — послом в Испанию; по дороге скончается во Франции, в 1933 году, и, благополучно не доживший до больших репрессий, будет с почетом похоронен на Красной площади в Москве.)
А события между тем нарастают: еще в начале 1928 года Булгаковым закончен и представлен в Художественный театр «Бег». Критика, как говорится, на ушах.
…Любопытная подробность: как вопили Орлинский и Блюм — на диспутах и в рецензиях — по поводу того, что в «Днях Турбиных» нет… денщика! Офицеры есть, а ни одного денщика нет! И потом пьеса умалчивает о «повешенных на фонарных столбах рабочих»![83]
Так вот в «Беге» будет — не денщик, правда, вестовой — Крапилин… Будет белый генерал, вешающий «на фонарных столбах рабочих» — Хлудов… Но все равно, что бы ни написал Булгаков — не так! И это действительно не так…
Ненависть Главреперткома к «Бегу» оказалась куда более яростной, чем ненависть к «Дням Турбиных».
Но тут у читателя возникает естественный вопрос: что это за Главрепертком такой? Что за новоявленная «кабала святош», умеющая
