Джон Стейнбек - Русский дневник

Теперь нас пригласило на ужин Московское отделение Союза писателей, и это беспокоило нас, поскольку там должны были быть все интеллектуалы, все писатели – все те, кого Сталин назвал «инженерами человеческих душ». Такая перспектива нас ужасала.

Теперь, когда наша поездка подошла к концу, мы почувствовали некоторую напряженность. Мы не понимали, увидели ли мы все то, за чем сюда приехали. С другой стороны, всего ведь все равно не осмотреть и не переделать. Языковые трудности доводили нас до сумасшествия. Мы общались со многими русскими, но получили ли мы ответы на те вопросы, которые действительно нас интересовали? Я записывал все разговоры, все детали, даже прогнозы погоды, чтобы выбрать потом необходимое. Пока мы еще находились слишком близко к событиям, не понимали, что у нас в руках. Мы не узнали ничего такого, о чем вопили американские газеты. Приготовления русских к войне, исследования атома, рабский труд, политическое надувательство, которым занимается Кремль, – ничего об этом мы не узнали. Правда, мы видели множество немецких пленных, расчищающих завалы – последствия войны, которую развязала их страна, но нам их труд не показался очень уж несправедливым. К тому же эти пленные не выглядели изнуренными работой или недокормленными. Хотя никаких данных на этот счет у нас, естественно, не было. Может, здесь и велись какие-то крупные приготовления к военным действиям, но мы их не видели, хотя военных действительно было много. С другой стороны, мы же не шпионить сюда приехали.

Напоследок мы старались увидеть в Москве все, что только можно. Мы забегáли в школы, мы разговаривали с деловыми женщинами, актрисами, студентами. Мы заходили в магазины, в которых за всем выстраивались очереди. Например, если объявлялась продажа грампластинок, то тут же выстраивалась очередь, и за пару часов пластинки распродавались подчистую. То же самое случалось, когда в продажу поступала новая книга. Нам показалось, что даже за те два месяца, которые мы здесь пробыли, люди стали лучше одеваться. Московские газеты объявили о снижении цен на хлеб, овощи, картофель и некоторые ткани. В магазинах все время было столпотворение, скупали буквально все, что предлагалось. Экономика Советского Союза, которая была почти полностью ориентирована на военную продукцию, постепенно переходила на продукцию мирного времени. Люди, которые были лишены потребительских товаров – как товаров первой необходимости, так и предметов роскоши, – теперь стремились их купить. Когда в магазин завозили мороженое, очередь за ним выстраивалась на много кварталов. Продавца с ящиком мороженого моментально окружали, и его товар распродавался так быстро, что он не успевал брать деньги. Русские любят мороженое, и его им всегда не хватает.

СССР. Москва. Сентябрь 1947

Капа каждый день спрашивал о своих фотоснимках. У него скопилось почти четыре тысячи негативов, и он волновался за их судьбу так, что едва не заболел. Но каждый день нам говорили, что все будет хорошо, что решение этого вопроса уже близко.

Ужин, на который нас пригласили московские писатели, проходил в грузинском ресторане. На нем присутствовали около тридцати писателей и официальных лиц Союза писателей, среди них Константин Симонов и Илья Эренбург. К этому времени я достиг той точки, в которой мой организм восстал против водки – я вообще не мог ее пить. Но сухие грузинские вина были великолепны. Каждое вино имело свой номер. Таким образом, приходилось все время помнить, что № 62 – это плотное красное вино, а № 33 – это легкое белое. Эти цифры я назвал для примера, а на самом деле мы действительно обнаружили, что нам подходит № 45 – легкое сухое красное вино с замечательным букетом – и всегда заказывали его. Еще было сравнительно неплохое сухое шампанское. В ресторане играл грузинский оркестр, была группа танцоров, а еда была такая же, как в Грузии, то есть, на наш вкус, самая вкусная в России.

Мы надели наши лучшие костюмы, но все равно они выглядели довольно неряшливыми и потрепанными. Да что там – мы смотрелись просто позорно, и Суит-Лане даже стало за нас немного стыдно. Но у нас не было вечерних костюмов. Честно говоря, в тех кругах, где мы вращались, мы вообще никогда не видели вечерних костюмов. Может, они есть у дипломатов, не знаем.

На этот раз застольные речи были долгими и сложными. Большинство людей, собравшихся за столом, знали, кроме русского, другие языки – английский, французский или немецкий. Они выразили надежду, что мы получили те сведения, за которыми приехали. Они снова и снова пили за наше здоровье. Мы ответили, что приехали не изучать политическую систему, а посмотреть на простых русских людей, и что мы встретились в Советском Союзе с множеством людей и надеемся, что сможем объективно рассказать правду обо всем виденном. Эренбург встал и сказал, что если нам удастся это сделать, то они будут более чем счастливы. Потом поднялся человек, который сидел в конце стола, и сказал, что существует несколько видов правды и что мы должны сказать такую правду, которая способствовала бы дальнейшему развитию хороших отношений между нашими народами.

Вот тут и началась битва. Вскочил Эренбург и произнес яростную речь. Он заявил, что указывать писателю, что писать, – это оскорбление. Он сказал, что если у писателя репутация правдивого человека, то ему не нужны никакие советы. Он погрозил пальцем своему коллеге и фактически заявил, что у того плохие манеры. Эренбурга тут же поддержал Симонов, тоже выступивший против человека, который дал нам совет. Тот вяло отбивался. Господин Хмарский попытался было произнести тост, но спор продолжался, и Хмарского никто не слушал. Нам всегда рассказывали, что партийная линия в среде писателей проводится настолько жестко, что споры в их среде не дозволяются. Атмосфера этого ужина показала нам, что это совсем не так. В конце концов господин Караганов произнес примирительную речь, и ужин пошел своим чередом.

Мой отказ пить водку во время тостов и замена ее вином сильно помогли желудку. Наверное, меня посчитали слабаком, но если я и был слабаком, то становился все сильнее. Водка просто не умела со мной договариваться. Ужин завершился на хорошей ноте около одиннадцати часов вечера. Никто больше не рискнул рассказывать нам о том, что писать.

Уже были заказаны билеты. Через три дня мы улетали, а ясности с фотографиями до сих пор не было. Капу одолевали грустные думы. Люди из американского посольства и корреспонденты были так добры к нам, что мы почувствовали: необходимо устроить прощальный коктейль. Несчастный Стивенс из Christian Science Monitor! Он один из немногих жил в Москве в своем доме; остальные обитали в гостиницах. Не удивительно, что именно Стивенс был обречен устраивать эту вечеринку. Впрочем, он все равно ничего не смог бы с этим поделать, даже если бы очень захотел. Мы составили список гостей и обнаружили, что должны пригласить по крайней мере сто человек, тогда как в гостиной Стивенса могли более-менее удобно разместиться только человек двадцать. Но с этим тоже уже ничего нельзя было поделать. Мы думали, что, может быть, кто-то не придет, но ошибались: пришли сто пятьдесят человек! Да, вечеринки в Москве пользуются большой популярностью. Наша тоже оказалась достаточно веселой, только вот пили мы мало. В комнате было так тесно, что человек не мог поднести бокал ко рту, не говоря уже о том, чтобы потом опустить руку. Стивенс большую часть устроенной им вечеринки пропустил: уже в самом начале его затерли в углу, из которого он так и не смог выбраться.