Юрий Нефедов - Поздняя повесть о ранней юности

— Надо было это делать в 41-м, а сейчас уже очень поздно капитулировать.

Отчеканил, как отрезал и, пошатываясь, пошел к дому. Наш капитан бросился к радисту, а немцы сели в машину и уехали.

Не прошло и часа, как в нашем расположении появился генерал-майор на бронетранспортере в сопровождении двух «студебеккеров» с хорошо одетой, в касках, полностью экипированной пехотой. Из дома, где располагался подполковник, раздавались громкие голоса до тех пор, пока из города не показалась опять та же легковая машина. На этот раз военных было двое.

Генерал коротко переговорил с ними, затем махнул рукой, к нему подкатил бронетранспортер и машины с пехотинцами, следом мы на двух «студебеккерах», на одном из которых работающая радиостанция и командир дивизиона с микрофоном в руке. Оставшиеся на месте батареи тут же развернулись на огневых позициях.

Легковая машина с немцами и белым флагом впереди, а за ней бронетранспортер и грузовики, проехав по узким улицам города, в полной тишине въехала на большую площадь, в центре которой стоял какой-то памятник, а в улице с противоположной стороны — колонна вооруженных немцев во главе с двумя офицерами, стоящими со знаменем. Генерал вышел из бронетранспортера, снял кожаную куртку и направился к высокому офицеру, стоящему впереди знамени, очевидно, командиру. Сопровождавшие его пехотинцы спрыгнули с машин и блокировали все улицы, выходившие на площадь, а наши машины одна за другой остановились сзади памятника. На дне кузова сидел Юра Знаменский и крутил ручки попискивающей рации, а капитан Сидоров стоял рядом с нами, не выпуская из руки микрофон. Все это произошло в одно мгновение и показалось, что эти ребята только и делали, что принимали капитуляции частей вермахта. Настолько быстро и тихо, без команд, они выполняли свою задачу в незнакомом городе.

Немецкий знаменосец с ассистентами, четко печатая шаг, вышли на середину площади к памятнику, щелкнув каблуками, повернулись кругом, склонили знамя к земле, а старший немецкий командир скомандовал, и колонна солдат двинулась, складывая оружие у знамени и опять выстраиваясь к выходу с площади. Когда хвост разоруженной колонны достиг середины, мы стали хорошо видеть лица немцев, среди которых были угрюмые, безразличные и даже откровенно веселые. Тут же мы заметили, что и они разглядывают нас, не обращая внимания на окруживших площадь красивых пехотинцев. Очевидно, в нас они видели именно тех, с кем воевали, и сейчас сравнивали наши внешности с пережитым под нашим огнем и сравнение это оказалось в нашу пользу, ибо многие из них начали приветственно махать нам руками и что-то кричать, но из многоголосия можно было разобрать только отдельные слова: война капут, домой, цум матка, цум медхен.

В одно мгновение все виденное и пережитое с 1941-го по последний день промелькнуло в сознании и отозвалось гордым чувством хотя и крошечной, но сопричастности к происходящему и принадлежности к Великому народу и Великой армии.

Кому-нибудь, кто прочтет эти строки, они могут показаться излишне пафосными, но представьте, я стоял рядом с истинными победителями: комдивом Владимиром Сидоровым, старшим сержантом Иваном Китайкиным, грудь которого украшали два ордена Красной Звезды, рядовым Петром Черновым с двумя медалями «За отвагу» и другими своими товарищами и чувствовал именно то, о чем написал, совершенно объективно оценивая свою мизерную роль полуребенка в этом огромном деле, каким является война. Но это чувство и благодарность судьбе за то, что она подарила мне встречу со всеми, о ком я пишу, я пронес в памяти до самых седых волос.

Тем временем немцы сложили оружие, знаменосцы прикрыли его знаменем и стали в строй, командир скомандовал, и они дружно тронулись с места, четко печатая шаг. Кто-то из наших остряков громко крикнул:

— Фрицы, песню!

Все захохотали и почувствовалось, что напряжение, владевшее нами все это время, прошло.

Мы оставались в городе еще пару часов: подошли самоходки с нашей пехотой, заняли на его окраине не то казарму, не то пустующее общежитие, а мы осмотрели окрестности, отыскивая возможные артиллерийские позиции или точки. К нашему великому удивлению, в городе продолжалась нормальная жизнь: по улицам ходили люди, как бы не замечая нас, работали магазины: жители входили в них, что-то покупали и тащили домой свои корзины. Вроде бы ничего и не изменилось. Обычно же при нашем появлении все жители прятались и вывешивали из окон белые полотенца.

В магазин с надписью «Лебенсмиттель» (продукты) вошли шедшие впереди два солдата. Наш командир Литвиненко повел нас следом, говоря, что сейчас они начнут что-то вытворять. Войдя, мы увидели, как солдат примкнутым к карабину штыком наколол большой белый батон, лежащий на полке за спиной продавщицы, худощавой не молодой уже немки. Она же, перехватив карабин за ствол, сняла со штыка батон и громко возмущенно сказала: «Мюсен дален» (должен платить).

Таким, без описания мелких деталей, запомнился мне этот день в Грайфсвальде.

Лет через 20 после войны на экранах появился производства ГДР кинофильм «Совесть пробуждается», в котором рассказывалось, как некий вермахтовский полковник Петерсхаген капитулировал со своим гарнизоном и сдал в плен живыми своих солдат. Сюжет фильма разворачивался почти так же, как я рассказал, и вызвал очень бурную реакцию и в среде наших ветеранов, и в печати Западной Германии, где полковника иначе, как изменником, не называли.

Неоднократно бывая в Германии, я однажды гулял со своими немецкими коллегами в тенистом парке и заметил красивый гранитный небольшой памятник-пантеон с надписью внутри:

«Павшим за отечество. 1914–1918; 1939–1945». Обратив внимание своих спутников на даты, я сказал, что в эти периоды никто на их отечество не нападал, а все было наоборот. Когда германский солдат наступал и захватывал, он был завоевателем нового жизненного пространства для своего отечества, а когда это не получалось и его начинали беспощадно бить и гнать назад, он превращался в защитника Отечества. Что это, двойной стандарт или внутренний склад ума нации, менталитет, как сейчас говорят, на английский манер. Имея среди немцев много хороших знакомых и даже друзей, высоко ценя их за безупречные деловые качества, с большим уважением относясь к их достоинствам во всех областях человеческой деятельности, я никогда не соглашусь с тем, что написано в пантеоне и с тем, что полковник Петерсхаген — изменник.

Я видел лица тех немецких солдат, которых он сдал в плен, которые всего за час до этого были обречены на гибель, которых он спас от нее не для себя, а для Германии, которой они были очень нужны. И не имеет значения для какой: Западной или Восточной.