Фриц Шахермайр - Александр Македонский

Таковы были причины, побудившие Александра совершить паломничество в оазис. Официально же, как уже упоминалось, целью похода считалось соперничество с героями — Гераклом и Персеем, а также получение предсказания оракула. Однако штаб Александра хорошо знал об истинных намерениях и надеждах царя. Хотя и неофициально, но о них информировали ионийские храмы, чтобы тамошние оракулы тоже дали соответствующие прорицания. Гонцы, которых Александр послал вперед, сообщили, конечно, не только о его приближении, но и о желаниях и надеждах царя[144].

Караван покинул недавно построенную Александрию и начал свой путь, длившийся более трех недель. Среди сопровождавших Александра, возможно, находился Птолемей и, бесспорно, Каллисфен. Сначала дорога шла по берегу моря до Паретония, оттуда через плато Мармарика на юг. Поход был полон приключений, что очень нравилось царю. Успех похода зависел от надежности местных проводников и от наличия воды в редко встречающихся колодцах. Когда паломники стали ощущать недостаток воды, Аммон «ниспослал» проливной дождь, а когда песчаная буря замела дорогу, то «божьи звери» указали ее путникам. По Каллисфену, это были вороны, а по Птолемею — священные змеи. Александр воспринял все эти «чудеса» как предзнаменование. Участники экспедиции рассказывали о них в весьма романтическом духе, поздние историки тоже сохраняли этот стиль изложения.

После перехода по простиравшейся до горизонта пустыне, мучимые днем песчаными бурями, а ночью страшным холодом, македоняне увидели наконец обширный оазис с болотами, соленым озером, густыми рощами, финиковыми пальмами, живительными источниками, живописными холмами в глубине долины, где были расположены поселения. В одном из них находилось сооружение, напоминающее акрополь, — резиденция местного князя, в святилище которого стоял трон великого Аммона[145].

Бог оказался поистине удивительным. Здесь, в Сиве, его представляли в образе барана или человека с бараньей головой и рогами. Истинной же его ипостасью был омфалоподобный фетиш[146], богато украшенный драгоценными камнями. Во время празднеств жрецы, сопровождаемые поющими женщинами, носили его в золотой ладье. «Воля» бога переходила ца несущих изображение жрецов и заставляла их идти то в одном, то в другом направлении. Она же вынуждала ладью клониться, словно это была голова человека. Движения ладьи и считались источником знаменитых прорицаний.

Наклон ладьи означал признание нового фараона. Подобный же ритуал был принят в Фивах, в святилище египетского Амона, благодаря пророчеству которого Тутмос III был возведен на престол вместо царицы Хатшепсут. Мы не знаем, наклонялась ли тогда ладья в знак признания нового фараона, но достоверно известно о том, что она останавливалась около него.

Как некогда в Фивах, так и теперь в Сиве в основе признания фараона лежало утверждение его мистического происхождения от бога Аммона, воплотившегося в образе земного отца. Об этом говорят рельефы древних фиванских храмов. Остановка или наклон ладьи означали, что бог признал сына и объявил себя его отцом.

Стоило Александру подняться к святилищу, как приветствия жреца уже решили его судьбу. Его устами бог с торжественной важностью приветствовал царя как своего сына. Естественно, что в этот момент или, возможно, после него ладья склонилась перед Александром. Ничего другого и не могло произойти, ибо Александр был уже фараоном. Однако царь всерьез воспринял приветствия Аммона и счел их признанием своей божественной сущности.

Уже как сын бога Александр вошел внутрь храма, в самую святая святых, и получил право задать вопросы оракулу. При этом, как обычно в подобных случаях, вопросы носили личный характер. Понятно, что задавать их удобнее всего было с глазу на глаз и любопытные свидетели могли только помешать. Александр задавал свои вопросы в присутствии только бога и жреца. На скромность жреца царь мог, конечно, рассчитывать, и поэтому только от него самого зависело, какие из вопросов он захочет обнародовать. О двух вопросах Александр рассказывал особенно охотно: они касались господства над миром и наказания убийц Филиппа.

Аммону не составило труда пообещать царю мировое господство. Он делал это для каждого фараона, но предшественники Александра не имели возможности осуществить эти предсказания. Для нашего же царя ответ оракула приобрел огромное значение. Именно на этом предсказании бога Александр основывал свои притязания на мировое господство. Авторитетом Аммона царь оправдывал свои собственные замыслы и сопровождавшую их жестокость по отношению к сопротивлявшимся государствам и отдельным лицам.

Обнародовав второй ответ о наказании убийц Филиппа, царь надеялся освободить Олимпиаду от подозрения в подстрекательстве. Ему хотелось также узнать о замыслах уже арестованного Линкестида. Возможно, задавая этот вопрос, Александр стремился еще раз выразить свое почтение к покойному отцу, прежде чем окончательно отказаться от своего земного отца и признать божественного.

Вот и все, что мы знаем о вопросах, заданных Александром. Конечно, были и другие вопросы, в частности о мистическом зачатии его Олимпиадой. То, что он узнал, нельзя было рассказать своим спутникам. Он написал об этом матери, намекнув, что сможет пересказать ей ответы только с глазу на глаз. Даже без специального запроса бог поведал ему то, о чем царь знал и без него: сын Аммона всегда останется непобедимым. Едва ли мы ошибемся, если представим, что при этих словах на устах Александра заиграла улыбка.

После того как царь узнал все, что он хотел, приближенным тоже была предоставлена возможность задавать вопросы оракулу. Происходило это, по всей вероятности, уже вне храма[147]. Царь был очень доволен предсказаниями. Он щедро одарил жрецов и принес жертвы милостивому богу. Затем кратчайшим путем вернулся в Мемфис, где устроил грандиозные жертвоприношения в честь Зевса-Басилевса (Зевса-царя). Конечно, они тоже были связаны с Зевсом-Аммоном, его отцом, и подтверждали божественное происхождение Александра. Однако богословские идеи, объединившие эти два культа, нам неизвестны.

Что же, спрашивается, изменилось? Очень немногое. Смена отца и верования затрагивала лишь мистические и теологические области.

Александр в дальнейшем никогда не отрицал, что он сын Филиппа[148]. Просто Филипп во время зачатия сына сам был богом, который воплотился в нем. Для Филиппа это было милостью.

Понятно, что царь не стал специальным указом объявлять себя сыном Аммона и не стремился оформить это в государственном порядке. В делах религии, как считал Александр, ничто не решается приказом или насилием. Но в дальнейшем оказалось, что Александр был склонен оценивать любовь, преданность и верность своих подчиненных в зависимости от того, насколько они признали его божественное происхождение.